– Сосед, не томи! Рассказывай по порядку, что произошло…

Из рассказа командира танковой учебки, а позднее в ходе проведения дознания выяснился весь ход событий. Непутевый Кашкин некоторое время мок под моросящим дождем на посту, передвигаясь по периметру, но вскоре это дело ему надоело. Замутненную нездоровыми мыслями голову вдруг осенило: в руках автомат с патронами, и теперь можно сполна рассчитаться со своими старыми обидчиками. Что это были за обиды, он и сам толком не мог припомнить, но какие-то обиды точно были. Солдат закинул автомат за спину и пошагал по ночному шоссе.

До танковой учебки было идти километра три, и через полчаса он достиг дыры в знакомом заборе. Кашкин пришел к свинарнику, постучал в дверь, потом в окно, попросил отворить. Время было позднее, первый час ночи, и его, вполне естественно, послали по-русски на три буквы, да еще добавили несколько крылатых и обидных выражений сексуального характера. Свинарь натянул ватные штаны, накинул бушлат и направился к выходу, чтобы выйти и набить морду незваному и наглому визитеру, но, на свое счастье, не успел дойти. Кашкин на мат в свой адрес рассердился, снял автомат с плеча, дослал патрон в патронник и дал очередь в запертую дверь. Замок разлетелся, но внутренний деревянный накидной засов уцелел. Солдатик толкнул ее плечом, но массивная дверь, сбитая из толстого бруса, не поддалась. А свинарь мгновенно рухнул на пол и змеей уполз в самый дальний угол помещения. Кашкин обошел свинарник по кругу, понял, что спланированная месть не удалась, и отправился сдаваться. Пришел к казармам, на удачу ткнулся в первую попавшуюся дверь. В том подъезде размещались трибунал, особый отдел и военная прокуратура. Капитан-особист дремал в дежурке, услышал шорох, скосил глаза и увидел перед собой вооруженного солдата.

– Тебе чего?

– Сдаюсь… – простодушно ответил солдат и громыхнул заряженным автоматом о письменный стол. Рядом положил ремень с подсумком и запасным магазином. – Сыро на улице, я промок и замерз…

Разбирательство этого неприятного инцидента было скорым, шумным, но не очень суровым. Ночного стрелка Кашкина поместили в психушку, освидетельствовали, обнаружили недостачу «масла» в мозгу, отсутствие нескольких «болтов» и «шурупов», подлечили и благополучно списали. Начальник караула вместе с начальником штаба батальона и командиром роты Меньшовым получили по строгому выговору. Эдику на сей раз повезло, даже замечания не заработал, как вновь прибывший в часть. Но своей боевой единицы он лишился, и другого солдатика комбат ему уже не выделил.

– Хватит тебе прапора-комсомольца! Колотитесь сами, а то я вижу, что работа в Ленкомнате разлагающе на солдат действует!

Все оставшееся время ведения ремонта Громобоев вместе с малорослым прапорщиком Юриком Онопкой сами колотили щиты, грунтовали, размечали стены, вешали наглядную агитацию, вырезали картинки, клеили, а потом принялись писать тексты. И тут пришла на помощь и взялась за дело присланная на подмогу из клуба ефрейтор Любаша, внештатный полковой писарь. Примерно к началу зимы начальник политотдела принял работу. Подполковник Орлович хмыкал, качал головой, ворчал, но согласился, что при отсутствии средств, наверное, лучше не сделать.

Первое время после возвращения с войны Эдика вызывали и приглашали выступать в школы, рассказывать о войне, но потом в управление кадров пришло письмо бывшей жены с жалобой. Мол, подал на развод, скрывается от уплаты алиментов, ребенка не воспитывает. Гнусная ложь! Явно теща и гадюка-сестра подучили: деньги он переводил регулярно через финслужбу, подарки привозил, виделся с дочкой каждый месяц.