– Я вот одно не пойму, – тихо сказал Кобылкин, смерив меня долгим взглядом. – Ты или тех конвойных сержантов отмазываешь, которые просрали побег, и на них уголовку завели из-за этого убийства, или просто упрямишься? Хорошо, Паха, не веришь мне – поверишь фактам. Вот!

Он полез в карман и достал оттуда помятый лист с печатью. Стал им размахивать.

– С утра заскочил в трупарню, мне там справочку накатали, – следак уже заводился, голос поднялся на тон. – Согласно предварительной справке, смерть наступила где-то между двенадцатью дня и шестью вечера. А это значит, что в этот самый момент Кащеев гулял на воле! А вы с Андрюхой приволокли его в изолятор только к семи! Так что, выходит, он мог спокойно тётю хлопнуть перед задержанием!

– Далеко место убийства, – пришёл Якут мне на помощь. – Это он должен был сразу от того гаража бежать на заправку, задушить её, а оттуда бегом через весь город в детский сад, и это в то время, пока вся городская милиция его искала.

– На машине был! – упрямился Кобылкин, прикрываясь справкой. – Я же говорю, у него сообщник есть, надо искать! А сообщник снял эту б***, увезли её за город, Кащеев её там придушил струной, и потом сообщник его увёз и высадил в городе, где вы его уже и нашли. Справка-то есть, время подходит, почерк схож! Даже по латыни всё намалевано! Всё бьётся? Ну вы чё, мужики? – он огляделся. – Дело яснее ясного!

– Всё равно картинка не складывается, Гена, – сказал я.

– Да ну вас всех, – он спрыгнул с подоконника и пошёл к двери. Но у самого выхода остановился, обернулся и добавил миролюбивым голосом: – Пока к вам шёл, в дежурку заходил. Там как раз подружайка погибшей припёрлась, та ещё прошм***ка. Мол, её вчера днём какой-то извращенец в подворотне обжимал, хотел придушить. Вот как пить дать, это Кащеев и был. И то, что он баб лапать любит, никто спорить не будет.

– Надо опрашивать, – заметил я. – Пусть к нам идёт.

– И вот давай так, Паха, – Кобылкин взялся за ручку двери. – Если она укажет на Кащеева, ты заканчиваешь упрямиться и поможешь мне заняться настоящим делом, в суд его загонять надо – подвести нелюдя-психопата под расстрел, чтобы землю не топтал больше и никому не навредил. Без него мир чище станет.

– А если нет? – спросил я.

Следак вместо ответа молча вышел в коридор.

Опера начали разбредаться по своим делам, вскоре в кабинете, кроме меня, остались только Толик и Сан Саныч. Пёс заскулил, провожая уходящего последним Орлова печальным взглядом, и даже подобрал красную жёваную кеглю, думая, что кто-нибудь вернётся и захочет с ним поиграть. С ней он подошёл ко мне, увидел, что я занят писаниной, и пошёл доставать Толика, тыкая его кеглей. Тот не глядя её взял и бросил, и пёс с бряцанием когтей по линолеуму бросился за игрушкой.

Но назад не понёс, остановился, дружелюбно махая хвостом, глядя на посетителя.

– Ой, собачка, – произнесла вошедшая в кабинет девушка и надула пузырь жвачки. – Не укусит?

– Не укусит. Не холодно так ходить? – спросил я, заметив её колготки.

– Если одеваться, не заработаешь не шиша, – заметила она. – Куда мне приземлиться, гражданин начальник?

Невысокая девица с тёмно-русыми длинными волосами вошла, держа в одной руке сумку из коричневых кожаных лоскутков, в другой – пакет с хлебом. Под синтепоновым жёлтым пуховиком надет бежевый свитер с вырезом и пуговицами, красная клетчатая юбка, совсем короткая, а под ней сетчатые колготки. Должно быть, это и есть та проститутка, о которой говорил Кобылкин.

Я показал ей на стул авторучкой и заметил, как Толя, чисто машинально, полез за расчёской в стол.