Он снова ловит меня за подбородок и проводит большим пальцем по губам. На них и на коже остаётся липкий тёплый след, от которого я немедленно чувствую тошноту. В нос ударяет запах металла.

Взгляд холодных серых глаз темнеет, когда он смотрит на мои губы, потом хватает за волосы и целует. Я не могу сопротивляться, но ощущаю новую эмоцию двуликого, которую описала бы как… возбуждение, желание, азарт.

Безумец… Он радуется отнятой жизни. И я, каким-то образом усиливаю это чувство.

— Мы сыграем свадьбу сегодня же, — шёпотом объявляет он, отстранившись немного. — Раз ты обещала себя стольким мужчинам сразу, нужно поскорее заявить о своих правах на тебя.

— Н-нет, я… — пытаюсь возразить, но Сидда не слушает.

Отстранившись, он облизывает испачканные кровью губ и толкает меня в пространство между колоннами. В глазах темнеет и мне начинает казаться, будто я провалилась под воду.

9. Глава 8. (Валфрик) Плохая примета

Я полностью погружён в работу, так что когда чашка, которую моя служанка ставит на краю стола, внезапно трескается и заливает лежащие передо мной бумаги, не сдерживаю ругательств:

— Кейда, твою мать! Ну что за…

— Простите, господин! Молю, не губите! — служанка падает на колени и низко опускает голову.

— Да что ты… Проклятье! Дай полотенце!

Она вскакивает и трясущимися руками начинает собирать пролитый чай. Я успеваю спасти книги, чистую бумагу, но письмо, над которым я работал последние часа три, уже никуда не годится.

— Простите, господин, — запинаясь и трясясь от ужаса, умоляет она. — Я не представляю, как это случаюсь. Клянусь жизнями своих детей, с чашкой было всё в порядке. Старинный сервиз… не представляю, как она могла…

Я едва понимаю, что она бормочет, закрываю глаза и медленно выдыхаю, успокаивая вторую душу. Люди слишком чувствительны к нашим эмоциям. Паникуют по поводу и без.

— Всё в порядке, — произношу, когда сердце немного успокаивается.

— Ваше письмо, господин…

— Пёс с ним.

— А чашка? Дорогой же сервиз… Как же так.

Я ловлю её за руки и улыбаюсь. Раздражение сменяется спокойствием и ощущением баланса. Должно быть приятно.

— Это просто чашка. Да, старая и дорогая, но, к счастью, она не последняя, — я смотрю на стол, уже протёртый. То, что осталось от лопнувшей чашки, сложено аккуратной горкой. — Мне нужен новый чай, сможешь принести?

Служанка кивает, забирает осколки и, ещё раз протерев стол, уходит. Я смотрю на испорченное письмо. Хотел описать Авалине, как красив край, в который я её привезу зимой, но слова никак не складывались в правильном порядке. Этот пролитый чай — как дурной знак, что получается у меня плохо. Вздохнув, я поднимаюсь и подхожу к окну.

Снаружи играют дети наших слуг, в том числе мальчишки Кейды. Скоро в городе, лежащем ниже по склону, будет ярмарка с гуляниями, песнями и знаменитыми по всему северу ягодными пирогами. Детей уже не успокоить, так что их выпускают дуреть на улицу, чтобы не слишком мешали своей суетой в доме. Если прислушаться, я даже различу слова их песенки:

— Дракон зимой по небу мчится,

Снегом белым вниз ложится.

Он спит в пещере, где нет тепла,

Но во снах видится весна.

Богиня Солнца греет землю,

В наш край приедет ламантин.

Расскажет сказки, споёт песню,

Подарит краски для картин.

Двуликий встанет лишь с рассветом

И будет петь горам и льду

О тайнах зелени лета

И цветочном ветре на лугу.

Думаю, Аве здесь понравится. Когда я был гостем в их доме, там было до невозможности тоскливо, даже удивительно, что моя истинная родом из столь унылого края. Отец убеждает, что Дом Солнечного Снега не всегда был таким и что раньше он знался как богатый и процветающий край. Те времена давно прошли.