– Я ее в обрез завел. Если не хватит – ремонт не закончим, рыбалки не будет.

Сраженные таким коварством, мы оставляем шкоду, и через какой-то час дед гонит нас мыться.

– А белить?

– Белить завтра. Глине подсохнуть нужно. Да и смеркается уже…

В летнем душе под деревянной решеткой-паелой живет жаба. Мы знаем, что от жаб можно заразиться бородавками, а убивать их нельзя – молния ударит. Один мальчик вот так жабу раздавил, и его молнией сожгло прямо вместе с душем. То ли брат мне это наврал, то ли я брату – уже не важно. Важно, что мы не любим ходить в душ, но сегодня несемся туда без приглашения.

Потому что проголодались, а грязных бабушка в дом не пустит.

Потому что от глины тело чешется, а известка еще и старые ссадины разъедает.

Потому что, если не выкупаться – бабушка сама перемоет нас в тазах на кухне. И тогда не миновать мыла, которое щиплет глаза, как ни жмурься.

Жаба не показывается. Мыться скучно. Приходится веселить себя самостоятельно. Можно взбить на руках мыльную пену и с воплем «Гоним гниду!» вытереть их о волосы брата. Вода в станице такая мягкая, что выполаскивать мыло из шевелюры придется минут пять. Можно провести мыльной мочалкой по спине брата, прокричав ритуальное: «Кто грязнее паровоза?» Можно зачерпнуть ковш из стоящей рядом с душем бочки для полива и окатить напарника холодным. Можно толкаться мокрыми задами, спихивая друг друга со скользких брусьев паел. Можно пуляться мылом, а потом выуживать его из-под досок настила. Можно еще много чего придумать, но тут кончается вода в пятиведерном баке на крыше душа. Не успев развалить строение, мы стираем с боков остатки мыла и спешим к ужину.

Зря торопились.

Поправив очки, бабушка подгоняет нас под лампу. Заглядывает в волосы. Трет пальчиком наши шеи… локти… Палец у бабушки твердый, как карандаш. После него на коже остаются светлые полосы.

– Это что?

– Ну ба-а… Это загар…

– Цыганский загар. Без мыла мылись?

– С мылом. Это въелось, когда работали.

– Ага, мастера – один серэ, другый растера… Придется перемывать.

– Ба-а, давай завтра! Все равно мы же еще белить будем!

– Знаю… И задницу можно не вытирать – все равно опять до ветру идти?..

…Наши грязные выползки – майки да шорты – глядятся в углу сброшенной кожей гадюки. Страшной и неживой.

Подав через шланг от водогрейной колонки горячую воду, бабушка перемывает нас так же расторопно, как моет посуду. Р-раз! – и мы уже блестим. И опять видно, что волосы у нас разного цвета. Теперь можно и за стол.

Ужин камерный – «соус» из куриных «запчастей» с картошкой. Хлеб и молоко.

Все, что гуще супа, но естся ложками, в станице называлось соусом или рагу. Рагу готовили исключительно из овощей (хотя могли заправлять смальцем и даже шкварками). Соус подразумевал наличие мяса, птицы или хотя бы потрохов. Можете представить мое изумление, когда, спустя много лет, я узнал, что соус – это кетчуп или майонез? Не-ет, не можете… Чтоб вам было понятней, растолкую: я до сих пор отказываю кетчупу и майонезу в праве именоваться соусом!

А бабушкин соус с потрошками готовился так.

Куриный желудок-«пупок», печенка, сердечко, голова да две лапы от избушки Бабы-яги слегка (для запаха) обжариваются в сливочном масле в чугунке. Потом доливается вода, кидается небольшая луковица да листок лаврушки и томится минут двадцать – полчаса, чтоб пупок помягчел. Совсем уж мягким он, конечно, не станет, но хотя бы утратит «резиновость». После добавляем крупно нарезанную картошку (размером в половину куриного яйца). Если надо, доливаем водой, чтоб с картошкой сровнялась, но не накрыла. Доводим до кипения, убавляем огонь, выправляем по соли и под крышкой тушим до готовности картошки. Сами в это время делаем зажарку из одной морковки и одной луковицы. На сливочном. Морковку жарим первой – до пожелтения масла. Потом добавляем лук и доводим до золота. В чугунок зажарку отправляем в самом конце. После (и сразу) только укроп с петрушкой. Снять с огня и дать постоять минут тридцать, чтоб дети не обжигались.