Серая кобыла безнадежно от нас отстала, впрочем, ни нас, ни художника это не волновало. Тропинка все петляла, и я не утерпела:

— Мы едем в город?

Граф покачал головой:

— Нет. Слишком жарко, не стоит напрягать лошадей.

— Тогда зачем вы вообще предложили эту прогулку?

— Вам же наверняка было скучно… — Он замолчал, затем вдруг продекламировал:

— Если ждешь ты любви, торопись, поспешай,

Тебя ждет наш прекрасный и радостный край…

Сколько в мире вина и веселья вокруг,

Все найдешь только здесь, о мой радостный друг!

Это было неожиданно.

— Чьи это стихи? — поинтересовалась я. Мой спутник чуть дернул уголком рта, пытаясь скрыть усмешку:

— Мои. Я был… скажем так, весьма романтичным юношей…

— И потом… — поддразнила я, слегка опьяненная воздухом и жарой. Но собеседник вдруг помрачнел.

— А потом моего отца убили. Опрыскали ягоды витиса — это как ваш виноград, только с ярко-красными ягодами, — ядом вирозы... Кто-то очень хорошо знал его привычку после обеда ездить на виноградник и пробовать спелость грозди…

— И вы нашли того, кто это сделал, — я даже не спрашивала, но он покачал головой:

— Нет, так и не нашел. Да и времени не было. Смерть отца породила раздоры в Лагомбардии, чем воспользовались Пастыри, втянув республику в войну с герцогством Риччионе.

— Почему вы не вмешались?

— Я? Конечно, вмешался, но был слишком молод, к тому же несколько лет, рассорившись с отцом, провел в Лаччио, намереваясь стать художником. Глупые мечты…

— Почему?

— Потому что до нашего друга Боненвенунто мне очень далеко, — он грустно усмехнулся. — К тому же мое отсутствие подорвало авторитет нашего рода, и после смерти отца момент был упущен. Мне понадобилось достаточно много времени, чтобы восстановить мирные отношения двух стран.

— Они так важны для вас? — нахмурилась я.

— Конечно! По мне, так лучше торговать, чем воевать! — Граф остановил коня и очень серьезно посмотрел на меня. — Если Карисса исчезнет, Пастыри в Лаччио сделают все, чтобы война вновь вспыхнула, и тогда ее уже ничто не остановит… Выжженные поля, разрушенные деревни…

— И поэтому вы решили устроить мне экскурсию? — понимающе протянула я, испытывая странное желание задеть его. — Так надо было еще завести в какую-нибудь деревню, зайти в дом, дать подержать кудрявого чумазого малыша…

— Я не думаю, что это поможет…

— Понятно. Да, красоты города впечатляют. Особенно огромный белый купол собора.

— Тампль, — поправил он меня, — так мы называем его.

— Тампль, — послушно повторила я. — Что ж, ваша светлость, спасибо за прогулку! Было весьма, гм… познавательно.

Чувствуя, что во мне вновь разгорается злость на этого человека, так умело манипулирующего чувствами других, я развернула коня и направилась обратно в сторону дома, возвышавшегося на холме. Теперь он напомнил мне тюрьму или неприступную крепость.

Граф догнал меня, но не стал ничего говорить, просто молча поехал рядом. Я даже не смотрела на него, слишком оскорбленная всей этой показухой: лошади, поля, рассказ о себе, несчастном и одиноком… Все еще кипя от негодования, я украдкой бросила взгляд на своего спутника. Он с равнодушным видом ехал рядом, будто нашего разговора и не было.

— О, наконец-то, кто же ездит в такую жару! — Боненвенунто присоединился к нам, когда мы проехали где-то две трети дороги.

Лицо художника подозрительно раскраснелось, а глаза блестели. Он пристроился рядом и протянул мне пузатый глиняный кувшин, оплетенный лозой:

— Ничто так не утоляет жажду, как дивный фьён, сделанный из ягод витиса!

Я невольно улыбнулась, но кувшин не взяла: