Я не знаю, сколько длится этот жесткий огненный поцелуй, но сразу понимаю, когда он прекращается.

Разлепляю ресницы и смотрю в глаза склонившегося ко мне Серого. Он задумчиво облизывается, пробуя на вкус мою кровь.

— Вкусно, — тихо говорит он, и от странной хищной интонации в холодном, мертвом голосе меня ошпаривает кипятком от головы до ног.

Стремясь хоть чуть-чуть увеличить расстояние между нами, откидываюсь затылком в каменную грудь молча стоящего старшего Жнеца.

И даже толком не реагирую, когда по щеке моей проходятся его грубые пальцы. Цепляют капли слез. А затем…

— Да, братишка, — гудит надо мной ставший куда более низким голос старшего, — вкусно…

Он что… Он тоже попробовал… Слезы? Кровь? Боже…

Да что они за хищники такие?

Что они за хищники такие, я понимаю буквально через мгновение, когда Серый Жнец отворачивается от нас, словно не было только что этой безумно пошлой горячей сцены с поцелуем в растерзанные губы, и смотрит на тех, кто собрался вокруг.

— Телефоны. — Ледяной голос тих и спокоен.

— Чего? — удивляется кто-то в толпе, но младший Жнец прекращает это удивление одним движением бровей.

— Сюда.

И я со все возрастающим изумлением смотрю, как те несколько человек, у которых не хватило инстинкта самосохранения, чтоб смыться сразу же, едва лишь началась потасовка, безропотно отдают ему телефоны…

Жнец берет их, кидает в урну и бросает туда же зажженную зажигалку.

— Э-э-э… — снова возмущается кто-то, но очень вяло, пугливо.

— Если хоть одна запись появится в сети, — продолжает Серый будничным мерзлым тоном, — то я найду того, кто это сделал и вырву ноги. И язык. И вообще все. Понятно?

Все кивают. Всем понятно.

— Свободны. — Великодушно отпускает зрителей Серый.

И спустя пару секунд рядом никого не остается. Только основные участники событий.

Они уже даже не стонут, затихли. И я не могу смотреть на их лица, полные ужаса и осознания того, как сильно они попали.

Тянет отвернуться, но Черный Жнец чутко улавливает это движение и властно придерживает меня:

— Смотри, конфетка.

Смотрю.

На бледного до синевы Костика. На красно-сизого Расу. На грязного и покорного своей участи их приятеля.

Его телефон валяется тут же, на асфальте. И Серый поднимает его, включает запись. Смотрит.

Равнодушно, не меняясь в лице.

Затем выключает запись, убирает телефон в карман.

— Напомни мне, Костик, — имя бывшего он произносит с легким пренебрежением, и это — единственная очевидная эмоция в голосе, — что бывает, когда кто-то трогает наше? То, что принадлежит Жнецам?

— Жнецы… — выдыхает с ужасом приятель Костика, затем вскидывает взгляд на младшего, переводит на старшего… и ползет к нам, прямо так, на коленях, придерживая сломанную руку, — я не знал! Блять, я не знал! Я… Простите меня! Я вообще ничего… Я же только…

— Ты только смотрел, — гудит надо мной голос Артема.

— Но я не… Простите меня! Я не хотел, реально!

— Рот закрой, гниль, — холодно командует Серый, и парень тут же затыкается. Только плачет, и слезы чертят грязные дорожки на его щеках. Мне настолько больно и неприятно на него смотреть, что отворачиваюсь.

— Смотри, конфетка, — снова командует Артем.

— Я… Не хочу…

— Смотри.

— Серый… — наконец-то открывает рот Костик, и голос его дрожит, — я как раз хотел… Это Раса все! Он ее ударил! А я пытался защитить!

Мне так удивительно его очередное преображение, что уже без понуканий смотрю в лицо бывшего. И пытаюсь найти в нем черты того парня, которого любила. Который был моим первым. Осознанно первым. Это был наш совместный выбор, наше решение. Мы… Мы имена нашим будущим детям придумывали…