– Где, вы сказали, вы познакомились с Робином? – спросил Хью.

– В Кембридже.

– Так это было четыре года назад. Возможно, с тех пор он изменился. На мой взгляд, в последнее время с ним ничего необычного не происходит. Он часто пропадает на несколько дней. Он часто забывает побриться. От него всегда такой запах. Он студент. Хуже того, он аспирант. Какой смысл сохранять приличный внешний вид?

Логика этого довода была Теду недоступна.

– Робин пишет диссертацию. Вполне уважаемое занятие, не хуже любого другого.

– Какое, к черту, занятие, – весело сказал Хью. – Робин никогда не допишет диссертацию. Я видел десятки таких, как он. Сколько он уже ее пишет? Четыре с половиной года. А вы знаете, что до окончания ему так же далеко, как и тогда?

– Почему?

– Потому что он и не начинал.

К их столику приближался профессор Дэвис. В очках, худой и почти лысый, он озирался по сторонам, словно с надеждой высматривал какого-то человека, в глубине души зная, что того здесь нет. Шел он с мучительной медлительностью, в одном месте споткнулся о ковер, потом зацепился за пластиковый столик. По пятам за ним следовал Кристофер (на вид примерно того же возраста, что и Робин) с подносом, на котором стояли две чашки кофе и тарелка с одним миндальным печеньем.

– Профессор Дэвис у нас настоящая знаменитость, – сказал Хью. – Вы, наверное, о нем слышали.

Тед счел уместным согласно кивнуть.

– В научных кругах он снискал репутацию иконоборца. Его новая книга «Крах современной литературы» посвящена радикальному и вызывающему анализу последних двадцати лет. Критика приветствовала ее выход, назвав логическим продолжением предыдущей книги «Культура в кризисе», которая посвящена радикальному и вызывающему анализу предыдущих двадцати лет. Мы с ним старые друзья. Мы одновременно пришли в университет.

– Когда это было?

– Шестнадцать лет назад.

Пока Тед размышлял над этим фактом, профессор наконец добрался до их столика, и Хью поспешно пододвинул стул, на который Дэвис опустился с астматическим хрипом. Кристофер придвинул четвертый стул и поставил поднос посреди стола.

– Итак, – заговорил Хью после небольшой паузы, – как самочувствие, профессор? Как дела на факультете?

– Не так плохо, не так плохо, – ответил Дэвис, кладя в чашку сахар.

Ученики, ловившие каждое его слово, глубокомысленно кивнули. Снова наступило молчание. Когда профессор, казалось, собрался опять заговорить, Хью с Кристофером в предвкушении даже подались вперед.

– Вся сложность с кусковым сахаром, – сказал Дэвис, – в том, что двух всегда мало, а трех всегда много. Вы не находите?

И профессор задумчиво глотнул кофе.

– Я вижу, у вас новая книга по эстетике повествования, – сказал Кристофер, беря библиотечную книгу Хью. Он повернулся к Дэвису, – Вы, конечно, читали?

– Мне она кажется слишком немецкой и теоретической, – ответил тот с кроткой улыбкой, – Экземпляр, присланный мне на рецензию, я отдал племяннику из Чиппинг-Содбери.

Кристофер вернул книгу Хью.

– Чем старше становишься, – сказал Дэвис, набив рот печеньем, – тем меньше пользы видишь в литературной критике.

– Вы считаете, что следует обратиться непосредственно к текстам? – спросил Хью.

– Да, наверное. Хотя чем больше их читаешь, тем менее интересными они кажутся.

– Именно этот тезис вы отстаиваете в своей новой книге, – заметил Кристофер. – Это радикальная и провокационная точка зрения, если позволите мне так высказаться.

Дэвис кивнул, позволяя.

– Но означает ли это, – беспечно спросил Хью, – что близится конец литературы в том виде, в каком мы ее знаем?