Они лежали спокойно, с час или больше, вжавшись кожа в кожу.

– Тебе удобно, милая? – наконец спросил Ричард.

– Да, – ответила она. – Очень.

Он сходил за переносным телевизором и поставил его в изножье кровати.

– И сейчас удобно, милая?

– Да – Карен не очень понравилось, что ее называют «милая», но она ничего не сказала. – А тебе удобно?

– Очень.

По телевизору показывали рождественское богослужение. Камера скользнула по ангельским лицам мальчиков из хора и остановилась на мерцающих электрических свечах рядом с витражным стеклом. Ричард с Карен молча смотрели.

– Ты счастлив? – спросила она посреди «Иисуса в яслях».

– Да. А ты?

Их глаза закрылись еще до конца богослужения.

– Это ничего не объясняет, – сказал Тед, едва подавляя пещерообразный зевок.

– Да? – отозвался Робин. – Разве это не объясняет, почему мы с Апарной никогда не спали друг с другом? Разве это не объясняет то, что тебе представляется любопытным случаем самодисциплины?

– Нет. – Тед осушил стакан и тут же понял, что давно потерял счет выпитому, – Если этот рассказ о чем-то говорит, то как раз о том, что тебе следует сделать.

– И каким образом?

– Ведь у него счастливый конец, так?

Робин поднял на него изумленный взгляд.

– Там сказано несколько обиняком, – продолжал Тед, – но я подумал, что финал… в общем, я подумал, что они влюбились друг в друга.

– Ну, если ты предпочитаешь цветистый слог, то да.

– Тогда весь смысл рассказа в том, – заговорил Тед после мучительной паузы, – что этот Робин…

– Его зовут Ричард.

– Ну да, точно, Ричард. Так вот, этот Ричард и эта Кэтрин…

– Карен.

– Ну да, точно. Карен. Эти два человека, наговорив друг другу кучу интеллектуального вздора, наконец образумились и… влюбились.

Робин глубоко вздохнул и с демонстративной терпеливостью сказал:

– Имелось в виду, Тед, что по пути они что-то потеряли.

И Тед ответил:

– Чего-то спать хочется.

Они допили и вышли в сумрачный и жаркий предрассветный сумрак. Они долго шли до дома Робина узкими освещенными улочками, мимо черных зданий, подземными переходами и вытоптанными лужайками в районах муниципальной застройки. Каждый был занят собственными усталыми мыслями, и заговорили они только раз.

– Что там? – спросил Тед.

Робин остановился и посмотрел на яркую точку где-то на последних этажах многоквартирной высотки на противоположной стороне кольцевой дороги.

– Апарна, – сказал он. – У нее горит свет.

Тед проследил за его взглядом.

– Ты можешь разобрать отсюда?

– Да. Я всегда смотрю, когда прохожу здесь ночью. У нее всегда горит свет.

– Чем она занимается так поздно?

Робин не ответил, и Тед, который не мог заставить себя заинтересоваться этим вопросом всерьез, настаивать не стал. Когда они наконец добрались до квартиры, он молча наблюдал, как Робин, отыскав фонарик, вытягивает из-под кровати выцветший спальный мешок и кладет его на диван.

– Годится?

Тед, постаравшись не содрогнуться, кивнул. Он попытался вызвать в памяти образ своей уютной двуспальной кровати – с одной стороны, откинувшись на подушки, сидит Кэтрин, хмурясь над последними вопросами сложного кроссворда, уголок одеяла приветливо отвернут, торшер лучится теплым розовым светом, регулятор электрического одеяла установлен в среднее положение. В соседней комнате спит Питер.

– У тебя есть будильник? – спросил он.

– Есть, а что?

Тед объяснил, что ему нужно посетить доктора Фаулера, и они завели будильник на девять часов.

– Я могу подбросить тебя до университета, – сказал Тед. – Наверное, у тебя есть там дела.

Робин, который успел раздеться и лечь в постель, ничего не ответил. Тед решил, что он заснул. Но Робин не спал. Он лежал, слушая, как Тед раздевается и складывает одежду, ворочается, силясь принять удобное положение, вздыхает, как его дыхание выравнивается. Он слушал, пока не установилась полная тишина, пока единственным звуком не стало редкое, сонное бормотание Теда, повторяющего: «Кейт, Кейт».