Вете спалось так хорошо, как спится только после исповеди. Ни облачка, ни комарика-кошмарика. Свежая глубокая темнота. Вот только под утро Вета увидела отца Игнатия. Он стоял в пустом храме перед солеей и пел: да исправится молитва моя. Обычное постовое песнопение.

В храме отовсюду свисали гирлянды живых цветов. Цветы словно бы росли в храме. Они тянулись изо всех углов, разные: кусты роз, всяких видов. Чайная, китайская, болгарская, французская. Маки доверчиво кивали легкими головками. Декоративные, в ажурной листве с широкими лепестками. Лиловые, с длинными стеблями. Белые, выглядывающие из глубокой темной зелени. Алые, молитвенно пламенеющие. Белесые кусты ромашек чередовались с нежной синевой васильков и светлым пурпуром полевых гвоздик. Мальвы покачивали шелковыми соцветиями, передавая весточку гладиолусам всех оттенков. Хмель и вьюны взбирались по кивотам, увлекая за собою солнечные головки золотого шара, дурманящие сочные лепестки высоких лилий, дружеские огоньки георгинов, разноцветные иголочки астр и живые облака хризантем. Словом, Вета увидела все цветы, какие только можно вообразить в нашей полосе, кроме тюльпанов. Но почему же тюльпанов нет? И тут же, во сне, вспомнила: отец Игнатий тюльпаны не любит. Как, впрочем, и она. Цветы без запаха, без особенной, свойственной такому чудесному Божьему творению, стыдливости, цветы без тайны. Но, может быть, она ошибается.

Отец Игнатий пел простым распевом, но протяжно, долго. Казалось, не дослушать до конца: не хватит терпения. Голос струился необыкновенно легким, звонким потоком. Положенные поклоны совершались, будто, сами собой. Не верилось, что кладет их старик.

Силуэт храма Христа Спасителя. Москва

Вета мучительно задумалась: где ранее она слышала такое чудесное пение? Потом вспомнила: так пел молодой оптинский монашек на каком-то духовном концерте. Пел с закрытыми очами, ему подпевали в канон школьники. А он, забывшись, сделал поклон. И некоторые слушатели, не так мало, тоже встали и положили великий поклон. Как полагается.

Голос отца Игнатия словно бы шел строго вверх, вертикально, не растекаясь. И от этого казался тихим. Но каждый стих тянулся настолько долго, что, казалось, прошла жизнь. И Вета уже не чаяла сил дожить до конца песнопения.

Адольф Вильям Бугро. Ангельское пение. 1881.

Вета задумалась: где ранее она слышала такое чудесное пение?

Сон оборвался внезапно и по смешной причине. Вета накануне довольно много выпила чаю в гостях у Светика, и теперь вскочила, чтобы скорее добежать в нужник. Внутренности казались разбухшими и тяжелыми.

Дверь на хоры оказалась заперта. Сев рядом с дверью, Вета вздохнула: попалась в собственную ловушку. Помолившись, Вета словно бы почувствовала облегчение, но оно показалось таким обманчивым, недолгим! Из купола лился утренний свет – значит, скоро придут. Дотерпеть бы.

Увидела просфорку не сразу, но когда увидела, то сразу же взяла ее и, едва помолившись, съела. Словно бы для нее было положено. Просфорка была сухая и хрустела в устах. Надо запить святой водой, которая находилась в бутыли внизу. А вниз не сойдешь пока.

Хотя нет, сойдешь. Вета прислушалась. Внизу мерцали голоса, и один Вета уже узнала – Леша, чтец. Сняв ботинки, Вета стала спускаться по лестнице. Дверь в храм открыли. Сразу за дверью стоял Леша и с кем-то разговаривал.

– Хоть бы ушли! Ну, отошли бы на секундочку! Господи, не допусти меня, пошли ангела, соблюди меня!

А Леша все разговаривал. Вета почувствовала, как сознание уплывает от невыносимого напряжения. И вдруг перестала мучиться. Словно бы и не было ничего. Но выйти все же надо. Держа в руках ботинки, она еще несколько недолгих минут постояла за дверью, и потом выскользнула вон – в притвор. Из притвора – на улицу; едва успела всунуть ноги в обувь. Обморока с ней не случилось, и ничего страшного не произошло. Хотя еще чуть, и могло бы.