Похороны ещё не закончились, когда Аксинью понесли домой и первую горсть земли на гроб сына бросил Василий. Спустя ещё несколько дней он, низко опустив поседевшую голову, стоял над гробом жены, не скрывая текущих по впалым щёкам слез.

А через два месяца по Касьяновке поплыл слух, что Василий Андреевич снял с себя полномочия председателя, продаёт свой дом и собирается куда-то уезжать.

– Мы-то как же? – взволнованно спрашивали друг друга одни колхозники. – Кого ж нам теперь поставят? Что же это будет?

– Это все Анфиска со своим отцом виноваты! – проклинали девушку и её отца другие, даже не подумав разобраться в ситуации. – Нахлебаемся теперь из-за них… Другого такого председателя уже не будет!

Люди как в воду глядели. Ещё до отъезда из деревни Василия колхозникам представили нового председателя и все сразу поняли, что ничего хорошего от этого человека с выпуклыми, безразличными глазами ждать не приходится. В самом деле, уже через пару лет в деревне начался упадок, молодёжь стала уезжать в поисках заработка в город, а те, кто остался, работали спустя рукава, потому что теперь получали за свой труд настоящие копейки.

***

Прошло двенадцать лет. Однажды хмурым осенним утром из дребезжащего облезлого ПАЗика, обслуживавшего несколько окрестных деревень, вышла угрюмая, неулыбчивая женщина в сером, завязанном по-бабьи платке и видавшим виды ватнике. В руках у неё был большой потёртый чемодан, перетянутый слевой стороны мужским ремнём, потому что застёжка с этой стороны давно была сломана.

Кивнув трём старушкам и моложавой женщине с ребёнком, стоявшим на остановке, незнакомка подняла голову, медленно вдохнула и выдохнула сырой, холодный воздух, а потом пошла по улице, с интересом поглядывая по сторонам. Она не узнавала родной Касьяновки, которая за эти годы из процветающей, богатой деревни, превратилась в убогую, забытую Богом деревушку. Покосившиеся заборы, заброшенные, заросшие травой дома, убитые, грязные дороги, давно забывшие, что такое грейдер, серость и уныние каждому бросались в глаза и навевали тоску. Но странную незнакомку как будто радовала открывшаяся ей картина, и хотя её разучившиеся улыбаться губы по-прежнему были плотно сжаты, сердце трепетало от тайного восторга. Она была дома!

– Это что ещё за птица? – воскликнула одна из старушек, глядя ей вслед.

– Тише ты! – одёрнула её другая. – Не узнала, что ли? Анфиска это! Та самая, что председательского сынка топором зарубила.

– Как это, зарубила? – ахнула моложавая женщина. Она торопливо вошла в салон ПАЗика вслед за старушками и уселась рядом с ними, предвкушая интересный рассказ.

– Ты, Лариса, не жила здесь в то время, – начала старушка в цветастом платке, – а мы с Надеждой хорошо всё помним. Игнат, председательский сынок, был любовником этой Анфисы. Она крутила им как хотела, правда, тайком от его отца. Она-то из бедной семьи, а у Игната всегда был хороший достаток. Вот она и хотела привязать к себе парня, забеременела даже, чтоб он отказаться от неё не смог. Только его родители узнали, что ребёнок-то нагулянный и запретили им жениться. В отместку за это Яков, отец Анфиски, устроил поджог, целую бригаду спалил. Знаешь ведь, где горелая бригада находится, её так и не отстроили заново.

– А зарубила-то как? – с нетерпением спросила Лариса.

– Ну как, топором! – округлив для убедительности глаза, ответила та. – Он же родителей послушался, вот она и отомстила ему за это, на куски порубила…

– Да что ты путаешь, – прервала её вторая старушонка, которую она назвала Надеждой. – Она ему только голову оттяпала… Её потом назад ему пришивали!