– Ничего не надо, – покачала головой Евдокия. – Сядь, давай просто поговорим. Столько лет не виделись. Есть о чём рассказать друг другу.

– Неважный из меня рассказчик, – пожала плечами Анфиса. – Да и хвастаться особо нечем.

– Ну тогда меня послушай, – кивнула Евдокия. – Про Тому мою и вашего с ней Александра. Никчёмным он мужем оказался, так что не жалей о нём. Поначалу, может год или два они жили тихо, нормально. Тамара с него пылинки сдувала, носилась как с писаной торбой. А он по деревне царём ходил, нос задирал, ноги об неё вытирал. Самым никчёмным человеком оказался. Тома для него всё делала, а вот забеременеть не смогла. Год живут, другой, третий, детей нет как нет. Вот тогда-то наш Сашенька и показал себя во всей красе. Гулять от Тамары начал, пить, руку на неё поднимал. Тома всё терпела, но, когда он однажды привёл домой Римку, молоденькую медсестру, которую прислали к нам в амбулаторию, и сказал, что будет теперь жить с ней, моя дочь не выдержала, сорвалась. Римку она, конечно, со скандалом выгнала, но и Сашка ушёл вслед за ней. Ещё через полгода они уехали вместе куда-то, а Тома совсем съехала с катушек. Пить начала, по мужикам таскаться, меня совсем не слушалась, даже с кулаками кидалась. А однажды пришла, плачет и хохочет одновременно. Я к ней, спрашиваю, что случилось. А она мне и отвечает: «Беременная я! Оказывается, это Сашка был бесплодным, а со мной все в порядке!» Я так и села. Говорю: «А кто ж отец-то?» А она снова смеётся: «Откуда мне знать? Ветром надуло!» Так я от неё ничего и не добилась.

– Кто ж родился? – спросила Анфиса.

– Девчонка, – вздохнула Евдокия. – Шустрая такая, остроносая. Покажу тебе как-нибудь, сейчас дома оставила, спит она. Да Бог с ней. Сама-то ты как?

– Да как? – передёрнула плечами Анфиса. – Жива и слава Богу.

– Вот и ладно, – Евдокия поднялась, опираясь обеими ладонями о стол. – Пойду я, Анфиса. А то внучка проснётся, а меня нет. Махонькая она ещё, несмышлёная…

Давно закрылась калитка за Евдокией, а Анфиса всё смотрела и смотрела ей вслед, думая о том, что сейчас услышала. Нет, ей не жаль было прошлого, глупо жалеть о том, что не можешь изменить. Давно не вспоминала она и Александра. За те горькие годы, что она провела в сибирском лагере, жизнь так гнула и ломала её, что от прежней, жизнерадостной Анфисы в ней совсем ничего не осталось.

Она научилась долбить, загружать и перевозить в тяжёлой, деревянной тележке горы мёрзлой земли, вбивать сваи, валить лес. Привыкла есть на завтрак мутную серую баланду, в обед обходиться черпаком прогорклой каши, а ужинать рыбной похлёбкой, от которой мутило всех новичков, впервые пробовавших её. Ещё хуже кормили в карцере, куда Анфиса попадала несколько раз. Там в сутки заключённому полагалось триста грамм хлеба, миска баланды и кружка воды. И всё.

Анфиса покрутила в руках кружку с недопитым чаем и скривила губы в жалком подобии улыбки: интересно, сможет ли она когда-нибудь забыть всё это? Валька Бацилла, близкая подружка Анфисы, тоже отбывавшая срок за убийство, любила повторять ей:

– Эх, Анфиска, никого не слушай, время – плохой доктор, оно боль не лечит. Время учит с ней жить. А жить ты будешь долго, я чувствую.

Анфиса верила неугомонной правдорубке Вальке, потому что вечная боль, плескавшаяся в её глазах, была необъятной и искренней: муж Валентины, спьяну не разобрав, кто перед ним, насмерть забил двух её детей, сына трёх и дочку пяти лет. Вернувшись с работы домой, Валя нашла их бездыханными возле спящего отчима, и в отчаянии схватилась за нож…