Какой прок – на этом пункте, в порядке исключения, сходятся папа и Жан-Шарль – от угрызений совести? А та история с пытками, от которой три года тому назад я заболела, почти что заболела – к чему она привела? Мы вынуждены привыкать к ужасам, творящимся в мире, слишком уж их много: откармливание гусей, линчевание, аборты, самоубийства, истязания детей, дома смерти, девушки, искалеченные варварскими обрядами, расстрелы заложников, репрессии – видишь все это в кино, по телевизору и тут же забываешь. Со временем все это, безусловно, исчезнет. Однако дети живут в настоящем, они беззащитны. Нужно было думать о детях, не следовало вывешивать на стенах подобные фото, говорит себе Лоранс. Гнусная мысль. Гнусная – словечко из моего лексикона пятнадцатилетней девочки. Что оно значит? У меня нормальная реакция матери, оберегающей дочь.

– Папа вечером тебе все объяснит, – заключила Лоранс.

Десять с половиной лет: самое время, чтоб девочка немного оторвалась от матери и сосредоточилась на отце. Он лучше, чем я, найдет удовлетворительные аргументы, подумала она.

Вначале ей было неловко от тона Жан-Шарля. Не то чтобы ироничного или снисходительного – патерналистского. Он прочел целую лекцию, очень ясную, очень убедительную. До настоящего времени люди на земле были разобщены, они не справлялись с природой, были эгоистами. Этот плакат – доказательство того, что мы хотим все изменить. Сейчас мы можем производить гораздо больше продовольствия, чем раньше, быстрее перевозить его из богатых стран в страны бедные: есть организации, специально занимающиеся этим. В голосе Жан-Шарля появились лирические ноты, как всегда, когда он говорит о будущем: пустыни покрылись злаками, овощами, фруктами, вся земля стала землей обетованной; откормленные молоком, рисом, помидорами и апельсинами, все дети широко улыбались. Катрин слушала как зачарованная: она видела праздничные сады и поля.

– Через десять лет не будет ни одного печального человека?

– Не совсем так. Но все будут сыты, и гораздо счастливее.

Тогда она сказала проникновенно:

– Я предпочла бы родиться через десять лет.

Жан-Шарль рассмеялся, гордый ранним развитием дочери. Он удовлетворен ее школьными успехами, слезы не принимает всерьез. Дети нередко теряются, переходя в шестой класс; ее занимает латынь, по всем предметам хорошие отметки. «Мы из нее кого-нибудь сделаем», – сказал мне Жан-Шарль. Да, но кого? Сейчас это ребенок, у которого тяжело на душе, и я не знаю, как ее утешить.

Звонит внутренний телефон. «Лоранс? Ты одна?» – «Да». – «Я зайду поздороваться». Он будет меня упрекать, думает Лоранс. Она и правда не уделяет ему внимания; после отпуска нужно было наладить дом, ввести Гойю в курс дел, Луиза болела бронхитом. Уже полтора года прошло после того праздника в Пюблинфе, на который по традиции не пригласили ни мужей, ни жен. Они много танцевали вместе – он отлично танцует – целовались, и чудо повторилось: огонь в крови, головокружение. Они оказались у него в квартире. Вернулась она только на заре, притворяясь пьяной, хотя ничего не пила, она никогда ничего не пьет; совесть ее не мучила: Жан-Шарль ничего не узнает, и продолжения не будет. Потом начались бурные переживания. Он меня преследовал, плакал, я уступала; он рвал, я страдала, высматривала красную «джульетту», висела на телефоне; он возвращался, умолял: оставь мужа – никогда; но я люблю тебя; он меня оскорблял, уходил, я ждала, надеялась, теряла надежду; мы вновь обретали друг друга; какое счастье, я так страдал без тебя, а я без тебя; признайся во всем мужу – никогда… Туда, обратно, туда, обратно, и всякий раз приходишь к тому же самому…