Она всегда была картинкой. За этим следила Доминика, с детства околдованная картинами жизни, так непохожими на ее собственную, и упрямо стремившаяся – всем своим умом и недюжинной энергией – заполнить этот ров. «Тебе не понять, каково это, когда у тебя рваные ботинки и ты сквозь носок чувствуешь плевок, по которому прошла, тебе не понять, каково это, когда подружки с чистыми, блестящими волосами разглядывают тебя, подталкивая друг друга в бок локтем. Нет, с пятном на юбке ты не выйдешь, пойди переоденься». Безупречная девочка, идеальный подросток, совершенная молодая девушка. Ты была сама ясность, свежесть, совершенство, говорит Жан-Шарль.

Определенным, свежим, совершенным было все: голубая вода бассейна, изысканный стук теннисных мячей, белые пики гор, клубы облаков на гладком небе, аромат сосен. Каждое утро, раскрывая ставни, Лоранс видела перед собой великолепную фотографию на глянцевой бумаге: в парке отеля – юноши и девушки, одетые в светлое, загорелые, отполированные солнцем, как галька. Внезапно, в один прекрасный вечер, когда мы возвращались с прогулки, в остановившейся машине его губы на моих губах, этот ожог, головокружение. Тогда на много дней и недель я перестала быть картинкой, я была плотью и кровью, желанием, наслаждением. И снова я погрузилась в ту тайную негу, которую знавала некогда, сидя у ног отца или держа в руке его руку… И это повторилось полтора года назад с Люсьеном. Огонь в моих жилах, размягченность до мозга костей. Она прикусывает губу. Если бы Жан-Шарль знал! В сущности, между ним и Лоранс ничто не изменилось. Люсьен – это совсем другое. Впрочем, он уже не волнует ее, как прежде.

– Пришла идея?

– Придет.

Внимательный взгляд мужа, красивая улыбка молодой женщины. Ей часто говорят, что у нее красивая улыбка; она чувствует ее на своих губах. Идея придет. Вначале всегда трудно, нужно избежать множества использованных штампов, множества ловушек. Но она свое дело знает. Я продаю не деревянные панели: я продаю надежность, успех и капельку поэзии в придачу. Когда по совету Доминики она занялась рекламой, то преуспела так быстро, что впору было поверить в призвание. Надежность. Дерево воспламеняется не чаще камня или кирпича: намекнуть на это, не вызвав и мысли о пожаре. Вот где нужна сноровка.

Внезапно она встает. Плачет ли Катрин и сегодня вечером?

Луиза спит. Катрин глядит в потолок. Лоранс склоняется к ней:

– Ты не спишь, милая? О чем ты думаешь?

– Ни о чем.

Лоранс целует ее. В чем дело? Это не похоже на Катрин, какие-то тайны. Обычно она откровенна и даже болтлива.

– Думают всегда о чем-нибудь. Попробуй рассказать мне.

Катрин мгновение колеблется; улыбка матери помогает ей.

– Мама, зачем мы существуем?

Вопрос из тех, которые дети обрушивают вам на голову в тот момент, когда вы думаете только о продаже деревянных панелей. Нужно ответить сразу.

– Милая, папе и мне было бы очень грустно, если бы ты не существовала.

– А если бы вы тоже не существовали?

Какая тоска в глазах у девочки, с которой я все еще обращаюсь как с младенцем. Откуда возник этот вопрос? Вот, значит, почему она плачет.

– Разве сегодня ты не радовалась, что все мы – ты, я, люди вообще – существуем?

– Да.

Кажется, она не очень убедила Катрин. Лоранс осеняет.

– Люди существуют, чтобы делать счастливыми друг друга, – говорит она с жаром. Она горда своим ответом.

Лицо Катрин замкнуто, она думает или, скорее, ищет слова.

– Ну а те люди, которые несчастливы, зачем они существуют?

Так. Вот мы и добрались до самого главного.

– Ты видела несчастных людей? Где же, моя маленькая?