Она не прощает ему, что он стал парламентским секретарем-редактором, а не крупным адвокатом, как она рассчитывала, выходя замуж. «Встал на запасный путь», – говорит она.

– Уже поздно, – говорит Лоранс. – Я поднимусь навести красоту.

Немыслимо позволить, чтобы на отца нападали, а защищать его и того хуже. Когда она думает о нем, у нее сжимается сердце, точно она в чем-то виновата. Оснований, собственно, нет – я никогда не брала сторону мамы.

– Я тоже поднимусь, мне надо переодеться, – говорит Доминика.

– Я присмотрю за детьми, – говорит Марта.

Очень удобно: с тех пор как Марта ищет святости, она жаждет взвалить на себя все повинности и извлекает из них столь высокое блаженство, что можно все спихнуть на нее, не испытывая угрызений совести.

Причесываясь в комнате матери – деревенский дом в испанском стиле, чертовски красиво, – Лоранс делает последнюю попытку:

– Ты в самом деле ничего не можешь сделать для Сержа?

– Нет. – Доминика подходит к зеркалу. – Ну и лицо у меня! В мои годы невозможно целый день работать и каждый вечер выезжать в свет. Мне надо поспать.

Лоранс рассматривает мать в зеркале. Прелестная, совершенная картинка: женщина, которая стареет красиво. Стареет. Этого Доминика не приемлет. Она впервые сдает. Болезни, жестокие удары – ей все было нипочем. И вдруг в ее глазах смятение.

– Не могу поверить, что в один прекрасный день мне будет семьдесят.

– Ни одна женщина не держится лучше тебя, – говорит Лоранс.

– Фигура в порядке, я никому не завидую. Но взгляни на это.

Она показывает на глаза, шею. Конечно, ей уже не сорок.

– Тебе уже не двадцать, конечно, – говорит Лоранс. – Но многие мужчины предпочитают поживших женщин. Доказательство – Жильбер…

– Жильбер… Чтобы не потерять его, я убиваю себя светской жизнью. Это может обернуться против меня.

– Ну что ты!

Доминика надевает костюм от Баленсиаги.

Только не от Шанель: тратишь миллионы, а выглядишь, точно одеваешься на блошином рынке. Она шепчет:

– Эта стерва Мари-Клер. Ни за что не дает развода: только чтоб мне насолить.

– Может быть, она уступит в конце концов.

Мари-Клер наверняка говорит: эта стерва Доминика. Во времена Люсиль де Сен-Шамон Жильбер жил с женой, вопрос о разводе даже не возникал, поскольку у Люсиль были муж, дети. Доминика заставила его разъехаться с Мари-Клер; разумеется, если он согласился, значит это его устраивало, но Лоранс тогда сочла, что мать слишком жестока.

– Заметь, жить вместе с Жильбером очень рискованно. Он любит свободу.

– Да и ты тоже.

– Да.

Доминика поворачивается перед трюмо и улыбается. На самом деле она в восторге оттого, что будет обедать у Вердле. Министры ей импонируют. До чего я недоброжелательна, думает Лоранс. Это ее мать, она к ней привязана. Но это и чужая женщина. Кто прячется за картинками, мелькающими в зеркале? А может, никто?

– У тебя все в порядке?

– В полном. Порхаю от успеха к успеху.

– А девочки?

– Ты видела. Процветают.

Доминика задает вопросы – так положено, но она сочла бы неприличным, если б ответы Лоранс были тревожными или хотя бы подробными.

В саду Жан-Шарль склонился над креслом Жизель: легкий флирт, который льстит им обоим (и Дюфрену тоже, я полагаю), каждый внушает другому, что у них мог бы быть роман, хотя им обоим это ни к чему. (А если бы вдруг они завели роман? Думаю, меня это не тронуло бы. Значит, бывает любовь без ревности?)

– Так я рассчитываю на вас в пятницу, – говорит Жильбер. – Когда вас нет, скучно.

– Да ладно вам!

– Честное слово. – Он с чувством пожимает руку Лоранс, точно они тайные сообщники; поэтому-то все и находят его очаровательным. – До пятницы.