Пусть так. Литература для меня пустой звук. Но надо же просвещаться: я превратилась в невежду! Папа говорил: «Лоранс станет, как я, библиотечной крысой». А вместо этого… То, что она отстала в первые годы брака, понятно, случай классический. Любовь, материнство – резкий эмоциональный шок, в особенности если замуж выходишь очень молодой, когда ум и чувства еще не достигли гармонического равновесия. Мне тогда казалось, что будущего нет: оно есть у Жан-Шарля, у девочек, но не у меня. Зачем мне читать? Порочный круг: я пренебрегала собой, скучала и чувствовала, что все больше себя утрачиваю. Причины ее депрессии были, конечно, более глубокими, но в психоаналитике она не нуждалась: она выбрала профессию, которая ее интересовала, и вышла из депрессии, обрела себя. А сейчас? Сейчас проблема изменилась: мне не хватает времени; вечно я в поисках идей, формул, это превращается в наваждение. И все же, когда Лоранс только начала работать в Пюблинфе, она, по крайней мере, читала газеты; теперь она полагается на Жан-Шарля, он держит ее в курсе происходящего; этого недостаточно. («Составляйте обо всем собственное мнение!» – говорила мадемуазель Уше. Она была бы весьма разочарована, увидав меня сегодня.) Лоранс тянется за «Монд», которая валяется на столике. Ничего не получается: нельзя было терять нить – теперь она тонет в событиях, которые начались когда-то раньше. Что такое Бурунди? Или ОКАМ? Чем недовольны буддийские монахи? Кто такой генерал Делгаду? Где, собственно, расположена Гана? Она складывает газету, испытывая все же чувство облегчения: никогда не знаешь заранее, на что наткнешься. Я хоть и научилась не реагировать, до них мне далеко. «Женская склонность к содроганиям», – говорит Жан-Шарль, хоть он и сторонник равенства полов. Я с этим борюсь; мне собственные содрогания противны, самое лучшее – избегать всего, что может их вызвать.

Она снова принимается за досье. Зачем мы существуем? Для меня это не проблема. Существуем, и все. Главное, не обращать внимания, взять разбег, и единым духом – до самой смерти. Пять лет тому назад бег пресекся. Я снова разогналась. Но время тянется долго. Падения неизбежны. Для меня проблема в том, что внезапно все рушится, точно на вопрос Катрин существует ответ, и ответ ужасающий! Нет, нет! Думать так – значит скатываться к неврозу. Я не стану снова падать. Я предупреждена, вооружена, я держу себя в руках. Впрочем, подлинные причины тогдашнего кризиса мне ясны, они – в прошлом; я выяснила для себя, в чем состоял конфликт; мои чувства к Жан-Шарлю наталкивались на любовь, которую я испытывала к отцу; теперь этот разрыв меня не мучит, я откровенна с собой до конца.

Дети спят. Жан-Шарль читает. Где-то думает о ней Люсьен. Она ощущает себя в гнезде, в коконе собственной жизни, полнокровной и теплой. Нужно только быть бдительной, и тогда ощущение надежности не даст трещины.

Зачем я понадобилась Жильберу?

Окруженные влажными садами, пахнущими осенью и провинцией, все дома Нейи напоминают клиники. «Не говорите Доминике». В его голосе звучал страх. Рак? А может быть, сердце?

– Спасибо, что пришли.

Гармония серых и красных тонов, пол, затянутый черным ворсом, редкие издания на стеллажах из ценного дерева, две современные картины с дорогостоящими подписями, стереорадиола со всеми аксессуарами, бар – такой кабинет миллиардера она должна продавать каждому клиенту, покупающему одну сосновую этажерку.

– Виски?

– Нет, спасибо. – У нее комок в горле. – Что случилось?

– Сока?

– С удовольствием.