— Я люблю его, - ночью говорит Лия. — Так люблю… Его невозможно не любить. Но он человек комета. Он не может на месте. Его отец давит, угрожает лишить денег и требует его возвращения. Я уже и слова сказать не могу.

Мы лежим в темноте. Рядышком. Как в старые добрые времена. От этого мне щемяще грустно. Подкатываюсь к подруге, обнимаю её. Худая — все ребра чувствуются. Да и бледная.

— Ты совсем похудела со своей любовью, - мягко журю я.

— Мне кажется, я просто отравилась.

— Завтра сходи к врачу. Обязательно. Если бы твоя мама вовремя обратилась… Да ты все знаешь сама. А потом курицу пожарь. Я завтра весь день дома буду. Вина купим…

Лия трётся о мою руку мокрой щекой. Засыпает. Я долго уснуть не могу. Думаю. Сможет ли Виктор Владимирович настоять на его возвращении? Думаю, сможет. Деньги неплохой стимул. Значит, скоро я Артёма буду видеть каждый день… И в жар бросает. Смотрю на спящую подругу. У них размолвки начались, может и расстанутся… Я, в отличие от неё, нравлюсь Виктору Владимировичу… засыпать почти сладко. Я полна ожидания.

Утром Лию тошнит. Я полна тревожного предчувствия, но все же выпроваживаю её в больницу. Сама остаюсь дома, говорю, что несмотря на субботу у меня много работы. Я почти уверена, что Артём приедет. Смотрю на свою квартиру. Лия — стихия. Там где она, порядка не бывает. Вот сбросила тонкие босоножки, в которых замёрзла. В больницу пошла в моих кроссовках. Вот её бейсболка на кресле. Окурки от её сигарет в пепельнице. Запах духов.

От всего методично избавляюсь, вещи прячу глубоко в шкаф. Проветриваю, открывая оба окна. Жду. Я мониторю рейсы – самолёт, на котором он мог прилететь сел час назад. И я не ошибаюсь.

— Она здесь? - спрашивает с порога Артём.

— Проходи, - говорю я. Видя его замешательство, смеюсь. — Артём, почти три года прошло, ты думаешь я все это время строила планы, как тебя изнасиловать? Не льсти себе, я это давно переросла.

Заходит. Сбрасывает обувь. Смотрит по сторонам. Хорошо я сделала, что все убрала. Изначально я хотела ему солгать, что вообще Лию не видела. Сейчас колеблюсь — мне его жаль.

Я его год уже не видела живьем. Тоже похудел. Повзрослел. На щеках щетина. Нет уже того мальчишеского блеска в глазах, но таким он мне нравится ничуть не меньше. Больше. Садится на кухне, вытягивает длинные ноги и большая комната сразу вдруг кажется маленькой. Перешагиваю. Я должна быть сама естественность. Он не должен понять, что я все ещё его люблю. Рано. Я стала куда осторожнее.

— Ну? - спрашивает он.

Не спешу. Наливаю чай — куда без него. Красивый многослойный бутерброд делаю. Подумав — два. Пододвигаю.

— Ешь, — командует взрослая Рита, которая при виде мужиков вовсе не растекается лужицей. — Пока не съешь ничего не скажу, отощали оба, смотреть страшно.

— Значит, была? - и впивается в бутерброд.

Смотреть, как он ест — наслаждение. Пожалуй, мы никогда не сможем преодолеть некоторую неловкость в наших отношениях. Если не шагнем дальше. Но сейчас он максимально расслаблен со мной, впервые за все эти годы. Смотрю, как он ест, бросаю на сковородку два яйца. Яичницу он съедает тоже.

— Была. Переночевала и ушла утром рано. Сказала, что хочет одна побыть. Подумать.

— Блядь…

Всё же не решилась солгать, что вовсе её не видела. И правильно сделала — искал бы. А так, может и успокоится немного. Или обидится, что вовсе замечательно было бы.

— Я в ту квартиру не вернусь, - говорит наконец подумав. — С отцом посрался, а она на его деньги куплена. Поживу на Толстого пока, та квартира от бабушки. Передашь ей ключи? Пусть, как надумается, туда идёт.