— Ляль…

Вячеслав изменял Алисе с моей подругой? И не она сама исполнила мечту открыть свое дело, а ей помог мой свекр за “особые” услуги?

И все равно это никак не сходится с ее ложью о Гордее и Вере. Чего она этим добивалась?

— Ляль…

— Тихо, мам.

— Милая…

— Я должна побыть одна.

И я сбегаю, как сбегал Гордей. Бегу по лестнице на второй этаж, врываюсь в кабинет свекра и запираюсь в нем.

Я с каждым часом в этом доме ухожу в грязь все глубже и глубже.

С нашей семьей не все в порядке, и Гордей с Верой — лишь часть секретов. Дышать нечем.

Я должна остановить себя, потому что уже неважно, была ли у свекра любовница и кем она была. Алла или нет.

Он мертв.

Но я уже роюсь в ящиках стола, нырнув на дно безумия. Вытаскиваю папки, пролистываю документы, перебираю бумажку за бумажкой. Я не знаю, что ищу, но меня уже не отрезвить.

В ежедневнике нахожу нашу с Гордеем фотографию с детьми. Несколько секунд на нее смотрю и откладываю в сторону.

Кусаю губы и встаю. Поищу в шкафу. Не дай бог, Алиса найдет хоть что-то связанное с интрижкой мужа и Аллы.

Это будет… Я даже не знаю, что будет, но Вячеслав должен остаться для нее любимым и верным мужем после смерти.

Открываю шкаф. За очередными папками нахожу сейф. Руки трясутся. Кусаю ногти и ввожу дату рождения Аллы. Не принимает.

День рождение Алисы тоже. Гордей тоже летит мимо, как и наш старший сын, хотя свекр любил шутить, что все его пароли связаны с внуком.

Мои пальцы замирают в миллиметре от кнопок. Делаю глубокий вдох и использую последнюю попытку. У меня выбор между двумя вариантами — день нашей свадьбы с Гордеем и датой моего рождения со звездочкой после цифр, потому что звездочка похожа на цветочек.

А я была для Вячеслава Цветочком. И как-то раз он сказал, что “звездочка-цветочек” на клавиатуре ноутбука напоминает ему обо мне.

Сглатываю и набираю цифры под тихий писк дрожащими пальцами…

290488*

18. Глава 17. Сюрприз

Сейф принимает мой пароль, и у меня сердце падает куда-то в живот тяжелым камнем.

Предчувствие нехорошего нарастает, и между лопаток расползается липкое пятно неотвратимости.

В сейфе нахожу пачки из стодолларовых купюр, небольшие слитки золота, бархатный мешочек с россыпью алмазов и папку из желтого картона.

С потрепанными краями.

А в ней я нахожу фотографии.

Мои фотографии, которые я роняю на пол и пячусь в ужасе.

Какие-то снимки я вижу в первый раз, потому что сняты они не в открытую, а тайком.

И среди этого вороха моих лиц есть и моя обнаженка.

Прикрываю рот ладонью, и барабанные перепонки сейчас лопнут от давления.

И нет, это не те фотографии, которыми мы баловались с Гордеем.

Вот я переодеваюсь в нашей спальне.

А вот фотография из сауны свекров.

— Что за пиздец, — шепчу я и не узнаю свой голос.

Вот фотография из ванной комнаты спальни, в которой мы ночевали с Гордеем, когда оставались на ночь.

— Лялечка, — в дверь скребется Пастухов, — милая, прости, а, старого дурака, — икает, — я уже уезжаю.

— Христом богом прошу, — шепчу я, — уходите…

— Ляля, — голос Пастухова меняется на обеспокоенный, — хочешь поговорить?

— Уходите, — перевожу взгляд на фотографию, на которой я сижу в кафе за ноутбуком с чашкой кофе.

Мне тут восемнадцать лет. Я помню этот клетчатый шарф.

— Ляль, перепил… Серьезно, — Пастухов вздыхает. — Перегнул палку… Занесло… Господи, мне очень стыдно…

Свекр никогда ни в чем не мог мне отказать.

Всегда был добр со мной и не раз говорил Гордею, что ему со мной повезло.

— Она, что, заперлась? — слышу недовольный голос Гордея.

— Что-то не так, Гордеюшка… Что-то мне как-то не по себе, — бубнит Пастухов. — Как-то резко поплохело… И тошнит… Меня редко тошнит, Гордей, а когда тошнит, то дело - дрянь…