Женщины были смуглые, черноволосые, кое-кто и с сединой, полнотелые и приземистые. Альберт вспомнил Кейт Тамерра: нет, для северных районов Аппай светлокожие и светлоглазые люди были не в диковинку. Однако, что-то в её чертах лица его тревожило. А он не любил вопросов, на которые не находил ответы.

Но пока решил закрыть глаза и думать о приятном — то есть о Лине.

Родительский дом встретил непривычной тишиной: брат Альберта в прошлом месяце наконец-то достроил свой дом в пригороде Бадкура и съехал от родителей вместе со всей своей шумной семейкой: женой и тремя детьми. Альберт знал об этом, но все равно ему стало еще грустнее — племянников он любил, дом опустел без детских шалостей и смеха.

Но мать и отец были всё такие же, в полном здравии и даже не постарели, чему Альберт очень порадовался. С недавних пор он стал ловить себя на мысли, что родители не вечны. То есть он знал это всегда, но раньше, в юности, это знание существовало словно бы в отдалении, как нечто чужое — а теперь подошло вплотную, и от него щемило в груди.

Он сидел на кухне, в майке и шортах, а мать хлопотала вокруг, подливала ему чаю, жаловалась на подскочившие цены, на слишком раннюю и холодную осень, на мэрию, на то, что вот-де остались они с отцом одни в большом доме, и отец едва выходит из комнаты. А когда выходит, тащится к этим своим дружкам-собутыльникам и сидит с ними до позднего вечера. Альберт молча пил чай и делал вид, что все эти новости чрезвычайно ему интересны.

Он был дома, и ему было хорошо.

Потом последовали рассказы про дальнюю родню, соседей, знакомых, старых и новых — мать знала о них всё и считала своим долгом посвящать в такие важные события своих мужчин, но Альберт, давно потерявший нить разговора, только механически кивал. Его разморило с дороги, и сейчас он лучше поспал бы, но понимал, что мать обидится. Впрочем, она и так обиделась — осеклась и произнесла, поджав губы:

— Ну, ты занят, вижу. Совсем по родному дому не соскучился.

Альберта это вывело из задумчивости. Мать ему задевать не хотелось, и он поспешно перебил её:

— Я задумался, прости, ма. Встретил недавно одну женщину, и не могу выбросить её из головы. Она — аппийка, но волосы очень светлые, кожа светлая, веснушки. Даже для метиски это странно.

Последовало молчание — мать поджала губы и заправила волосы под платок. Длилась тишина пару секунд.

— Блондинки в постели так себе. Я уже присмотрела тебе хорошую девочку, дочку нашего соседа...

— Ма, да я не о том! Вечно у тебя одно на уме. Она... клиент фирмы. Ищет младшую сестру, которая пропала лет двадцать назад...

Кажется, мать выдохнула с облегчением, подсчитав возраст “клиентки”.

— А как пропала? — теперь в её голосе не было ничего, кроме обычного любопытства.

— Её забрали в школу-интернат. В Тангросс.

— Наверняка умерла от тифа, — мать вздохнула. — С дядей Фрэнком об этом поговори, он тебе много чего расскажет.

Альберт насторожился.

— В эти школы забирали много аппийских детей и подростков, особенно из северных регионов. — продолжила мать, заправляя волосы под косынку, —Коренных бадкуровцев не трогали, слишком сильная диаспора. А потом случилась эпидемия тифа, и многие так и не вернулись домой.

Альберт вспомнил Роджера и заброшенную школу недалеко от его фермы. Но что-то не сходилось.

— Мама, она не знает, что случилось с её сестрой. Если та умерла от тифа, семье должны были сообщить?

— Зачем тебе это, сынок? — неожиданно осторожно ответила мать. — Никого уже не вернуть, а что там было.... кто знает? Мёртвое мёртвым, а мы живые пока, слава Богу. А твоя клиентка — может, левантидийка. Просто этого не знает.