– Как ты? – спрашивает тихо.

– Как видишь, уже лучше. – Ведь правда постепенно начинает легчать. Начиталась про свою болезнь, осознала весь ужас произошедшего и как мне на самом деле повезло. – Как отдохнул? Фотки покажешь?

– Я… – он отворачивается. – Я… Ась, я больше не приду.

– Не поняла.

– Сама посуди! – Тёма начинает говорить громче, раздражается. – Ты теперь инвалидка! Вся разрезанная! Как с такой жить? Представляешь, какие шрамы у тебя останутся? Я так не могу, Ась. Ты не переживай, палату я оплачу, лечение тоже. А потом…

– Ты, что, меня бросаешь? – не верю ушам. Кажется, точно начала сходить с ума.

– Да. – Он всё-таки находит в себе силы посмотреть в глаза. Взгляд чужой, холодный.

– Ты кого-то на курорте встретил? – Это какой-то сюр. В голове не укладывается. Вижу – угадала. Камни на душе укладываются в ровный ряд, выстраивая стену, за которой хочется спрятаться от реальности.

– Уходи, – роняю тяжело. Как будто на десять лет старше стала. Отворачиваюсь, чтобы не видел мои слёзы.

– Ась, прости, – шелестит он и уходит, тихо прикрыв за собой дверь. Только тогда позволяю себе разреветься.

Ася

Невыносимо больно. Не физически, тут как раз справляются лекарства. Не верю, что это происходит со мной. Как он мог меня бросить? Временное помутнение, ошибка. Хорошо, он изменил мне. Нет, не хорошо, но я смогу простить со временем. Когда-нибудь прощу. Но уходить?! Сейчас, когда мне так нужна его поддержка! Мама тоже не верит.

– Он просто запаниковал, с мужиками такое бывает. Сейчас поймёт, как был не прав, и на коленях приползёт.

– Думаешь? – чувствую себя жалкой. Его напугала моя болезнь и шрамы. Это любовь, о которой всё время твердил? Грош цена такой любви, раз в радости ему хорошо стало, а в горе вдруг тяжело. Чем больше об этом думаю, тем больше наполняюсь злостью. Может, эта болезнь – во благо. Она стала лакмусовой бумажкой наших отношений. Всё чаще думаю, что, раз так просто изменил в такое сложное время, значит, это не в первый раз. Сколько раз ездил в командировки? Ведь не один, с командой, в которой конечно были женщины. Он про работу всегда подробно рассказывал, но не помню, чтобы хоть одно женское имя назвал. Предатель.

– Уверена! – Мама всегда его любила и сейчас на его стороне. – Вы двадцать лет в браке. Думаешь, папа мне никогда не изменял? Я делала вид, что не замечаю, так сейчас он у моих ног, как пёс. Вижу, что чувство вины гложет. Вот пусть винится, подарки дарит, на руках носит. А с кем там он когда-то ещё спал… Заразу в дом не притащил, и ладно.

В шоке слушаю эти откровения. Как она может так легко об этом говорить?! Я всегда считала, что их брак – идеал семьи. Они всегда так друг на друга смотрят! Выходит, это ширма? Злюсь, ненавижу, но всё равно постоянно смотрю на дверь и жду.

Постепенно начинаю вставать, расхаживаться. Тяжело, но надо встать на ноги поскорее ради детей. С ними постоянно на связи, но лучше пока не видеть маму в таком состоянии. К постоянным перевязкам отношусь с юмором, смеюсь с врачами над пугливыми стажёрами, которым иногда поручают меня перевязать. Диагноз редкий, живот вскрыли от груди до самого низа, и, когда они видят, на глазах зеленеют. Когда рядом кто-то есть, становится легче. Зря меня в отдельную палату положили, так хотя бы могла с кем-то говорить.

Уже месяц прошёл. Стою в коридоре, смотрю в окно – уже март начался. На ветках липы за окном дрожат капли, искрятся на солнце.

– Красиво. – Ко мне подходит девушка, становится рядом. С бока такая же, как у меня, трубка, на губах улыбка. Красивая такая, добрая. Мне вообще тут на добрых людей везёт.