– Вик, – говорю укоризненно. Откуда в ней взялось столько агрессии?

– Мам, ты же не святая. Я бы на твоём месте все его вещи порезала и с балкона выбросила. Зачем их хранить?

А, правда, зачем храню? Весь следующий день мы с дочкой собираем Тёмины вещи в большие мусорные пакеты. Выбросить рука не поднимается – жалко. Тут много дорогой одежды, многое куплено недавно. Натыкаюсь на шорты, которые мы покупали для поездки. Как в другой жизни было. Фотографирую и отправляю Тёме с подписью: «Завтра это окажется на помойке». Удивительно, но он отвечает сразу. Звонит.

– Не выбрасывай, я заеду.

Ни здравствуй, ни как дела. А чего я хотела? Неужели до сих пор жду, что он проявит привычную заботу? Хватит верить в чудеса. Я сама – чудо, выжила после такой болезни, впору радоваться подаренному шансу. Когда одной ногой заступил за черту и уже со всеми попрощался, жизнь вокруг начинает играть новыми красками. Понимаю это, проснувшись в первое майское утро. Впервые за долгое время ничего не болит. Вытягиваю руки, смотрю на тонкие длинные пальцы и понимаю, что на них нет кольца. Как сняли перед операцией, так потом и не надела. Передала маме, а она убрала в шкатулку. Двадцать лет носила, не снимая, а последнее время даже не замечала, что без него. Сегодня должен заехать Тёма, и с одной стороны хочется сбежать на это время, с другой – снова посмотреть в глаза. Иногда мне так сильно его не хватает, что хочется выть. Иногда, наоборот, так сильно его ненавижу, что соглашаюсь с Викой. Он мне нож в спину всадил, я бы с удовольствием сделала то же самое.

Было бы гораздо проще, если бы не любила до сих пор. Как-то же живут люди, когда любовь угасает. Быт, привычка, общие проблемы… У нас не так всё было. Или я просто жила в придуманном мире, который Тёма выстроил вокруг меня. Верила, ждала, хотела. После больницы либидо в ноль ушло, даже саму себя приласкать не хочется, хотя у нас с мужем небольшая, но хорошая коллекция игрушек. Никогда в постели не зажималась, мы экспериментировали, как могли, чтобы страсть не ушла. С другой ему, видимо, лишние помощники не нужны.

Не могу чувствовать себя женщиной. Желанной, красивой. Не теперь, когда превратилась в чудовище. Слова Тёмы про шрамы и то, что на меня у него не встанет, оказывается, проникли слишком глубоко. До нутра прошли и там остались. Никто не захочет, потому что кому оно надо – на этих костях кататься? Я, конечно, слишком мягкой не была, мышцы натренированные, в зал ходила, чтобы форму поддерживать и не расплыться раньше срока. Но любая аннорексичка сейчас будет красивее меня.

Тёма приезжает в двенадцать. Подгадал, чтобы дети ещё в школе были. Отец-молодец. Окидывает оценивающим взглядом, в нём жалость, которая вызывает желание заползти под плинтус и сдохнуть. Кажется, он сейчас скажет: видишь, я же говорил. Как с тобой такой жить?

– Ты… выглядишь хорошо, – выдавливает наконец. Морщусь.

– Давай без этого. Я знаю, как выгляжу.

– Ась… – Он мнётся в коридоре, не проходит внутрь.

– Вещи в Даниной комнате. Забирай и уезжай.

Думала, что буду холодной и отстранённой при встрече, но не могу. От его запаха, родного и знакомого, внутри всё крутит. Он не сменил парфюм, это я дарила голубой Givenchy. Сейчас он в разы дороже может себе позволить, а тогда, заказывая из-за границы, я замирала от восторга, представляя реакцию. Тёма всегда любил, когда от него вкусно пахнет. Голубая рубашка обтягивает плечи так, словно вот-вот треснет. Расстёгнута на верхнюю пуговицу, ключицы в разрезе намеренно притягивают взгляд. Почему он такой красивый?