— Что ж ты такая неосторожная, панна? — ласково укорили меня, плечи несильно сжали.

Чугайстрин, точно он. Даже запах тот же — листвы и дождя. Подняла голову и смело глянула в небесно-голубые глаза. Он смотрел внимательно, спокойно, с уверенностью. Ишь какой! Хозяин. Впрочем, что он там говорил? Ивано-Франковск? Неудивительно тогда: как раз горы высокие да озера синие, глубокие, чистые.

— Нормально, — отмахнулась я.

А он только улыбнулся. И в глазах, будто огоньки вспыхнули. Взял мое лицо в ладони и вдруг прижался к губам. По венам пронесся жар, голова пошла кругом, листва, дождь и… почему вдруг земля ушла из-под ног? А Чугайстрин держит крепко, целует горячо, так, что самой хочется приподняться на носочки, обвить шею руками, и…

***

— А что ты так залетаешь, шановный? — невинно улыбнулся Цимбалист и склонил голову набок, русые кудри скользнули по плечу, на мгновение стал виден багровый рубец на шее — метка от боев с мольфарами разных лет. — Может, мы тут чем неприличным занимаемся, а ты вот так… Стучаться надо.

Чугайстрин не обратил внимания на заявление Цимбалиста и плюхнулся в первое попавшееся кресло, потом перевел мрачный взгляд на Вий-Совяцкого:

— Что он тут делает?

Отвечать не хотелось. То есть, не совсем отвечать, а выкладывать правду, которая Чугайстрину совсем не понравится. Сохраняя невозмутимое выражение лица, Вий-Совяцкий пронаблюдал, как бесенок резко поскакал к Чугайстрину, уцепился за штанину и принялся карабкаться по ноге, к колену.

— В гости зашел, — ровным голосом ответил Цимбалист, — знаешь ли, на моей полонине все чужие ходят, все покой тревожат. А последний гость так вообще — окаянный да нерадивый — хотел меня с Чумацкого Шляха сбросить. И приемы-то все мольфарские использует, а от самого так и тянет силой фейри, так и несет. Уж я-то еле удержался, думал, звезды все пообсыпаются к дидьку лысому. — С каждым словом голос Цимбалиста становился все ласковее, все слаще, только в глазах загоралась неприкрытая ненависть. — Вот как думаешь, Григорий Любомирович, откуда бы это фейри взяться на Чумацком Шляхе? Дорога хоть и длинная, петляет по небу туда-сюда, однако все ж далековато будет от края фейри с холмов. Как бы он мог забрести, а?

Чугайстрин слушал, стиснув зубы; губы аж побелели, голубые глаза нехорошо прищурились. И смотрел он прямо на Цимбалиста, будто хотел испепелить на месте, да только нельзя — ковер ректорский попортит. Даже крутящийся на коленях бесенок, и тот не мог отвлечь.

Вий-Совяцкий некоторое время с любопытством наблюдал за противостоянием взглядов, ожидая, кто же сорвется первым. Однако оба упертых барана даже не думали отступать. Прождав еще некоторое время, он звучно хлопнул ладонью по столу.

— Ну, хватит, чай не маленькие.

— Ой ли? — мрачно отозвался Чугайстрин и тут же снова прищурился: — А коль не вернет мне Андрейку, тоже скажешь, что не маленькие?

— А нечего заморских красавиц совращать, Григорий Любомирович, — почти промурлыкал Цимбалист. — Вот был бы, как все нормальные мольфары — и беды бы не было. А так… Я еще подумаю. Пусть походит у меня там, поблуждает, коль решился в гости заглянуть.

Послышался треск, Чугайстрин посмотрел на сломанное быльце кресла и медленно положил его на пол. Бесенок, заметив, что может начаться бедлам, навострил уши.

— Не по своей воле заглянул, — буркнул Чугайстрин, — сам знаешь.

Цимбалист перевел невинный взгляд на Вий-Совяцкого:

— Шановный пан ректор, ты уж ему скажи, что меня не волнуют причины. Коль пришел — значит, желал. А раз желал — значит, попал.