Все испуганные, дрожащие от холода и страха. 
А за бортом плескалась темная жуткая ледяная вода. 

Я оставила попытки успокоить вдову Борчек и устало откинулась на деревянную обшивку лодки. 
Закрыла глаза, заново переживая кошмар этой ночи и грустно усмехаясь своей наивной вере в то, что жизнь моя поменялась к лучшему. 

Нет, она просто готовила удар. Очередной. 

Хотя, совсем недавно мне казалось, что все налаживается. 

Каюта , которую мне предоставили в безвозмездное пользование супруги Дин, была невероятно милой и уютной. 
Мне удалось буквально на следующий день после переезда в первый класс   переговорить со стюардом и решить вопрос питания. Моих скромных сбережений хватило на завтраки и обеды, а на ужины я всегда была приглашена за стол супругов Дин, оказавшихся на редкость милыми, добродушными людьми. 

Мадам Дин нашла во мне компаньонку и подругу-единомышленницу в своей страсти к  театру и высшему свету. А месье Дин, похоже, был безумно рад моему присутствию уже только потому, что я отвлекала его жену и позволяла ему спокойно общаться с другими богатыми мужчинами - пассажирами первого класса. Он пропадал то в курительной комнате, то в зале для игры в карты, то просто общался на всякие важные мужские темы , стоя   или   сидя на палубе. 

Мадам Дин, конечно, утомляла, но я спокойно сносила ее постоянный щебет, считая это совсем небольшой платой за прелести путешествия первым классом. 

Вообще, поездка стала приносить сплошное удовольствие. Морской болезни у меня никогда не было, свежий соленый ветер только радовал, хотелось вдыхать его полной грудью, радоваться свободе и независимости. Наверно, все же, суфражистские настроения, гуляющие в свободном Париже, каким-то образом проникли в мою голову… 

По крайней мере, днем я радовалась жизни и не вспоминала про Париж и все, что с ним было связано. 

А вот по ночам приходили странные сны. 

Какие-то жуткие переплетения сюжетов, где я танцевала на сцене Оперы, причем, почему-то «Умирающего лебедя», хотя никогда бы не согласилась делать этого наяву, потому что Павлова уже станцевала его , и любое сравнение было бы не в пользу нового исполнителя…
Тем не менее, я танцевала, летала по сцене, слышала аплодисменты, которые возносили меня буквально к галерке…
А потом оттуда неожиданно раздавался издевательский свист, выкрики про стройные ножки…
И я падала вниз, сердце обрывалось, и ветер свистел в ушах…
Меня ловили. Практически у самого пола. И держали.
Я открывала глаза и видела Артура. Он мягко , но очень больно перехватывал в области талии, и шептал, воспаленно блестя глазами:

- Ты – плохая танцовщица, Анни. Никудышная. 

- Нет! – я начинала вырываться, но руки Артура становились крепче, а голос громче.

- Тебя взяли только потому, что я попросил! Ты – неблагодарная! Я столько для тебя сделал! 

- Нет! Нет! 

Я уже билась в его объятиях, но никак не могла выбраться! И такое негодование, такая обида поднимались из глубин души, что слезы наворачивались на глаза, и я плакала, не выдержав, горько, навзрыд. 

Артур вытирал слезы с моих щек, и пальцы его почему-то были грубые. Царапали. 

Я открывала глаза и вместо Артура видела… Даниэля. 

Он держал, так же, как и всегда, крепко и больно. Но удивительно, боль от его пальцев казалась благословением после жестоких объятий Артура. 

- Не плачь, бабочка, - спокойно говорил он, - я не дам тебе плакать. Я буду убивать за каждую твою слезинку. 

Я молчала, парализованная ужасом, как всегда рядом с ним, и не могла ничего сделать. 

А Даниэль все гладил, гладил меня по лицу, и глаза его, светлые, прозрачные глаза убийцы, темнели от едва сдерживаемого желания.