– Такого я не видывал с тех пор, как крымцы на Москву шли, – сказал он тихо. И в самом деле, из Фрязиновых рассказов о воинских похождениях Максим знал, что посады обычно жгут, когда к городу подходит неприятельская армия. Нередко, конечно, они и сами выгорают, не случился ли в Зубцове просто пожар?

Но когда причалили к совершенно пустынной пристани, стало ясно, что дело не в пожаре. Будь пожар, кругом бы курились костры погорельцев, суетились бы люди возле свежеотрытых землянок, тут же ничего этого не было, только запах пепла и брошенный впопыхах скарб. Город, казалось, совершенно вымер, и только на стене деревянного городища можно было разглядеть тусклые огни – значит, хоть там остался кто-то живой. К воротам городища всей гурьбой и направились.

– Эй, отворяй! – закричал Фрязин, видя, как с частокола свесилась голова в стрелецком колпаке. – Мы тут из Низового явились. Дело у нас есть к воеводе.

– Какое енто дело?! – крикнул стрелец хриплым голосом. – Проваливай отсюда, до рассвета никого пускать не велено.

– Как, не велено?! – спросил Фрязин. – Крест на тебе есть ли?! Тут же упыри кругом, а из нас кроме меня и помощника никто с ними драться не умеет.

– Нахер пошел, а то из пищали пальну! – крикнул стрелец, и показал ствол пищали, давая понять, что вовсе не шутит. – Сказано, до рассвета ворота не открываются.

– Ты, мужик, это брось! – крикнул Фрязин. – Мы упокойщики, пришли к вам осаду эту упырью снимать. Если твой воевода узнает, что ты нас не впустил, он тебе твою пищаль в жопу засунет по самое цевье!

В ответ со стены раздался раскатистый хохот, а затем вниз с харкающим звуком прилетел плевок.

– Мамку свою упокой, упокойщик! – крикнул стрелец. – Тут такие каждую ночь под воротами трутся. Ежели ты упокойщик, то упокой сперва вона кого!

С этими словами он указал куда-то в сторону выгоревшей улицы, и Максим, обернувшись туда, похолодел, увидев, как по ней быстро-быстро ковыляют не менее десятка сгорбленных фигур в оборванной одежде. Но хуже всего было то, что увидали их и бабы низовские, которые тут же истошно завопили на все лады. Это было именно то, чего не следовало делать ни в коем случае, так как на этот-то крик упыри тут же бросились, как пчелы на мед. Максим потянулся за бердышом, но выхватить его из-за спины так же ловко, как Фрязин, не сумел, запутался в ремне, однако, все же, схватил наизготовку.

– Цыц! – заорал Фрязин. – А ну все замолкли!

Но унять этот гвалт ему, конечно, не удалось, даже несмотря на то, что одну бабу, особенно надсадно визжавшую, он ударил наотмашь древком бердыша. Да и поздно уж было унимать – мертвецы почуяли добычу, и уже бы просто так не ушли. И было их слишком много, что бы Максим с Фрязиным могли вдвоем их порубать, не подпустив к сгрудившимся, словно овцы в овчарне, низовским.

Сверху, с частокола, кто-то хохотнул. Должно быть, стрельцы от души наслаждались зрелищем, радуясь при этом, что им довелось быть в нем зрителями, а не участниками.

– Давай, как я тебя учил! – бросил Фрязин Максиму, острием бердыша указав влево, вдоль рва, где посверкивала в лунном свете Волга. Максим только кивнул и бросился туда бегом, держа бердыш перед собой.

Пробежав шагов тридцать, он запрокинул голову вверх и издал короткий писклявый крик – точно так, как Фрязин учил его. Затем на секунду обернулся, чтобы проверить, удалось ли. Увидел, что почти половина упырей замешкалась, завертела головами, уставила на него белые рыбьи глаза. Он снова крикнул, и они, уже не мешкая, бросились к нему, а Максим, которому того и было надо, припустил от них вниз по склону, к реке.