Халифа удивленно посмотрел на нее.

– Деньги? Какие деньги?

– Которые ты присылал. Я сразу поняла, что ты. Единственный среди них порядочный.

– Погоди… Какие деньги?

– Каждый год. Перед самым Ид аль-Адха[27]. По почте. Без подписи и обратного адреса. Никаких слов. Просто три тысячи египетских фунтов, стофунтовыми купюрами. Всегда стофунтовыми купюрами. Стали приходить через неделю после того, как Мохаммед повесился, и с тех пор каждый год, без перерыва. Если бы не эти деньги, мои дети не ходили бы в школу, да и вообще мы не выжили бы. Я знаю, это ты присылал. Ты порядочный человек, несмотря ни на что.

Она еще раз посмотрела на инспектора и торопливо вышла из храма.

На обратном пути из Старого города Лайла зашла в принадлежавший палестинской семье отель «Иерусалим», где она договорилась встретиться с подругой Нухой.

Отель стоял в самом начале уходящей вверх дороги Набулос. Террасу его украшали виноградные гроздья, а от коридоров и каменных полов тянуло прохладой. С этим зданием в османском стиле у Лайлы было связано столько воспоминаний, что она чувствовала себя здесь почти как дома. Именно в этом отеле у нее состоялась первая встреча с редактором «Аль-Айям» Низаром Сулейманом – он тогда предложил ей попробовать свои силы в журналистике. Здесь же она старалась набить перо и записывала лучшие сюжеты. И невинность здесь потеряла. (Ей было девятнадцать, он – французский журналист и курил как паровоз; все вышло неуклюже, и ощущения остались довольно пакостные.) И разумеется, здесь же – кто бы мог сомневаться! – познакомились ее родители и, если верить матери Лайлы, зачали дочь.

«Жуткая тогда была ночь, – рассказывала ей мать. – Гром, молния, ливень, какого ты и не видывала… Настоящий ураган. Иногда я думаю, потому ты такая и получилась». «Какая?» – недоуменно спросила Лайла, но мама в ответ только рассмеялась.

Брак этот был нетипичным. Жизнерадостная девушка из Кембриджа, выросшая в полном достатке, и серьезный молчаливый врач, на десять лет ее старше, полностью посвятивший себя лечению палестинских соплеменников. Они познакомились в 1972-м, на свадьбе общего друга. Александра Бейл – так звали тогда мать Лайлы, – едва окончив университет, приехала как волонтер, чтобы работать в школе для девочек в Восточном Иерусалиме. Будущее свое она представляла очень туманно. А Мохаммед Файзал аль-Мадани трудился по четырнадцать часов без выходных в созданной им больнице в лагере Джабалия в секторе Газа и спасал жизни десятков беженцев.

– Я не могла оторваться от его глаз, – вспоминала мать. – Такие темные, такие грустные. И очень глубокие, словно колодец с черной водой.

Несмотря на свою разительную несхожесть, а может, как раз благодаря ей, родители Лайлы влюбились друг в друга с первого взгляда. Отец не мог устоять перед красотой и веселым нравом девушки, а мать заворожили глубина и основательность ее взрослого ухажера. Через шесть месяцев они поженились – к неописуемому ужасу родителей Александры – и, сократив медовый месяц до одной ночи в отеле «Иерусалим», стали жить в густонаселенном квартале Газы. Там и родилась Лайла – 6 октября 1973 года, в первый день войны Судного дня.

– Настанет день, и малютка совершит великие дела, – пророчествовал счастливый отец, качая на руках новорожденную дочь. – Что-то подсказывает мне, что ее судьба невидимой нитью связана с будущим нашего народа. Когда-нибудь имя Лайлы аль-Мадани будет знать каждый палестинец.

Лайла до беспамятства любила его, в этой привязанности было даже что-то болезненное.