— Эмилия, не забывайся, — рычит Роман. — Ведешь себя, как маленькая истеричка. Твоя мать и то спокойней приняла мой уход. Она всегда была выдержанной. А ты, увы, не в нее.

Да, я не плакала у него на глазах, я выла белугой втайне от него, потому что не хотела, чтобы он видел, как мне больно. Ведь меня разрывало на части.

Однажды в каком-то интервью один тибетских монах сказал, что у тебя может быть миллион проблем, но когда твое тело нездорово и предает тебя, остается только одна. Это такая правда, такая прописная истина. Я теперь точно знаю.

— Какой же ты слепой, папочка! Ты не знаешь, что творилось у нее в душе после твоего предательства! Ты не знаешь, как она плакала, когда ты променял 20 лет с ней на какую-то шалаву. И не надо так на меня смотреть! Твоя новая жена - шалава, папочка. Потому что только беспринципные шлюхи раздвигают ноги перед женатыми престарелыми мужиками.

Я слышу глухой удар о стену.

Дочь вскрикивает и жалобно скулит, а Роман пытается извиниться перед ней.

— Может, ты меня еще ударишь? Давай, только это осталось, раз уж ты нас предал.

— Дочка, дочка, я не хотел тебя напугать. Прости!

— Уходи. Ты нам не нужен! И деньги твои нам не нужны, я тебе уже сказала. Я буду заботиться о маме сама. Я поставлю ее на ноги без твоих денег и помощи! Уходи!

— Эмилия. Успокойся. Всё!

Мое сердце не выдерживает нагрузки, оно разрывается в клочья.

Я начинаю снова задыхаться и жадно глотаю воздух ртом.

Датчики громко и тревожно пищат, а я вижу бледное лицо моей девочки и бывшего мужа, которого я, несмотря на всю боль, что он мне причинил, никак не могу разлюбить.

Они говорят со мной, но я ничего не могу им ответить.

— Мама! Пожалуйста, держись. Мамочка. Сейчас врач придет.

— Поля, продержись. Где болит? Что?

Роман тянет ко мне свои руки и берет лицо в ладони. Это единственная часть тела, которую я чувствую.

Бывший муж заглядывает в глаза, а я стараюсь сопротивляться, но тщетно. Я даже голову повернуть не могу, поэтому просто смотрю на него и молча кричу о своей не только физической, но и душевной боли.

И это молчание громче крика, оно ему не нравится, он хмурится, напрягается, негодует.

— Полина, солнышко.

Он говорит это, когда чувствует под своими ладонями мои слезы. Бог - свидетель, я не хотела показывать ему свою слабость, но так случилось.

Потому что я больше не его солнышко. Я перестала светить для него, даже для себя. Я померкла, я больше никого не могу согреть.

А потом, наконец, прибегает врач и выгоняет всех из палаты.

Меня вновь осматривают, что-то вкалывают, успокаивают. Все как в тумане. Я медленно проваливаюсь в очередной долгий, тяжелый сон без без сновидений, а когда просыпаюсь, понимаю, что за окном темно.

Я лежу с широко открытыми глазами и в мертвенной неподвижности. Физически не чувствую ничего, а внутри все полыхает. А потом вдруг на потолок падают широкие желтые полосы света. Слышу тихие шаги и кто-то опускается на стул.

Лишь теплая, мягкая ладонь на лице дает понять, кто здесь. Моя дочь. Моя смелая, маленькая, боевая девочка. Такая молоденькая, а уже на руках мать-инвалид. Так не должно быть. Так не должно было случится.

— Мамочка, я здесь...

Эмилия гладит по лицу, и я вновь вопреки обещанию держаться, плачу. — Не надо, мам. Все будет хорошо. Не надо.

Дочь вытирает мои горячие слезы, а я слушаю ее мелодичный голос и так не хочу, чтобы она уходила. Я очень боюсь остаться одна в этой беспробудной темноте.

— Я буду с тобой. Я не уйду, — словно читает мои мысли. — Выпросила остаться хотя бы на ночь рядом с тобой. Хоть какая-то польза от папки есть с его деньгами и связями. Разрешили. Так что ты спи, а я буду сторожить твой сон, как ты раньше делала, когда я болела.