– И еще пусть найдут, кому эти номера принадлежат.

– Лады. Тут у меня человек другим занят, если в течении дня сделаю, нормально?

– Да.

– Хорошо, Серег.

Отключаюсь.

Да, обещал не лезть. Но баб слушать – себе дороже.

Одно говорит, другое делает, третье делает, а четвертое – надо было угадать сразу, еще позавчера.

Ты ей – "я тебя люблю", а она это через три недели вспомнит, перевернет, припишет подтекст, которого ты даже в бреду не додумал, и предъявит как улику.

Как они живут в этом многослойном пироге эмоций и подтекстов – для меня загадка. Каждое слово у них как граната с кольцом из намеков: выдерни не туда – взорвется.

Женщины после развода вообще как с цепи срываются.

Вроде одна и та же баба – та, с которой в одном доме жил, которую знал насквозь… от которой ушел.

А теперь – она другая.

Словно скинула с себя кожу жены и нацепила маску Зены-королевы воинов.

Надя…

Когда мы только начали встречаться – она теплая была. Улыбалась как девчонка. Могла обняться и уснуть на плече, как будто в мире больше ничего не существует.

А теперь – сталь в голосе. Спина ровная, подбородок вверх.

И даже не орет. Вот что бесит. Шутит и язвит так, что почки ныть начинают.

Нет уж, Надя. Я по-другому устроен.

Если мне нужно знать – я узнаю. Пусть это даже будет по-мужски грубо.

Но я не могу просто сидеть.

Лера что-то скрывает – это факт.

Набираю сам.

Набираю Надю.

Гудок. Второй.

– Да, – голос бодрый, но холодный.

– Доброе утро, дорогая. Чего не звонишь? Допрос провела?

– Ага, с пристрастием.

– И что выяснила, говори фамилию, имя, явки, пароли.

– Я ничего не узнала, оно твердит только "я не скажу, потому что папа его убьет".

– Знаешь, я прям растроган. Такая у нее обо мне теплая уверенность.

– Ты бы слышал, с каким ужасом она это сказала. Как будто ты не только его, но и его родню в придачу отправишь в яму.

– Ну... а что? Может, не такая уж и плохая идея. Чистка генофонда, так сказать.

Она молчит.

Я слышу, как она выдыхает. Долго. С нажимом. Как будто собирается.

– Может, с телефоном-то не самая плохая идея была?

– Ты же понимаешь, я при любом раскладе никогда не скажу, что это хорошая идея.

– Знаю, – усмехаюсь в ответ, – ты ж у нас комитет по морали и нравственности.

– Послушай, у нас другая проблема и я пока не знаю, что с этим делать и как правильно.

– Рассказывай.

Она… она хочет сделать аборт. Избавиться от ребенка. – голос дрожит. Явно уже не язвит и не врет.

Вот тут даже я замолкаю.

Пауза затягивается.

Как будто кто-то резко выключил мысли в голове.

– Она сама это сказала?

– Да, говорит, что не хочет этой жизни, не хочет ребенка.

– Я не знаю, что делать, Сереж, – шепчет Надя. – Я ей рассказываю, что я тоже была беременна в девятнадцать. Что выбрала ее. Что она – лучшее, что у меня есть. Но она как не слышит.

– Знаешь, она правильно боится! Я, когда этого ушлепка найду, ему не жить! Придурок конченый, в мою дочь полез, на пять минут мозгов не хватило, зато штанами пошевелить – герой, блин! Я его кастрирую к чертям, без наркоза, на глазах у родителей!

– Сергей, успокой гормоны. Ты о дочери думай, а не о своих средневековых фантазиях.

– Как она вообще, Надь, могла связаться с таким дебилом?! У нее что, глаза не на месте? Или мозги отключаются, когда кто-то улыбается?

– Ой, не напоминай… - по голосу улыбается. – Я вот до сих пор не пойму, как сама влюбилась в дебила. На два курса старше, веселый, харизматичный… Ну вот, до сих пор расхлебываю.

– Признай, вкус у тебя все-таки был?

Даже поругаться с ней нормально нельзя.

– Вкус был. Потом – гастрит. Сейчас ремиссия.