– Агу, – вдруг говорит мой сын, так громко и четко, а потом я вижу, куда он смотрит: на Демида, появившегося в дверном проеме. 

 Он хмуро осматривает всех присутствующих и игнорирует ручки ребенка, который тот к нему тянет. И мой сынок, заметив такую несправедливость, тут же обиженно кривит ротик, прежде чем раздается его коронный рев, требующий обратить на него внимание. Подхватив Диму на руки, начинаю раскачивать и уговаривать успокоиться.

– Тише, тише, мама рядом. Ну смотри, какие оладушки, хочешь кусочек? – даю ему в руку ароматный кругляш, который, к счастью, отвлекает. 

 Но спиной чувствую прожигающий во мне дыру взгляд Демида. Чего он там стоит?! Вот зачем? Зачем мучает меня? Нам обоим в тягость быть вместе, так шел бы погулять, в кафе, да куда угодно, дал бы мне хоть день передышки. Няня права: он очень тяжелый человек, и я при нем чувствую себя как под прессом. Невыносимо. Но неискоренимая вежливость диктует свои правила. 

– Хочешь оладьи? – предлагаю ему присоединиться к трапезе, вдруг вспоминая, как он любил мои пышные оладьи по особому рецепту. 

 Вереница воспоминаний проносится перед моими глазами, и, может, я брежу наяву, но мне кажется, что и у Демида в глазах что-то мелькает. Он тоже вспоминает? 

– Нет, я поел в кафе, – грубо обрубает он мои смешные мечты и скрывается из виду, но перед уходом не забывает напомнить:

– Завтра твоя смена в больнице, как раз удачно выходит: у твоего тоже смена.

– Ну и ладно, было бы предложено, – бормочу под нос, силясь улыбнуться няне, которая сидит, ест мои оладьи и нахваливает их. 

 А мне горько и обидно, ведь я от души пригласила его присоединиться, пересилила себя. Он думает, мне бы понравилось есть с ним за одним столом, как будто мы одна семья? Ничуть! Да господи, еще и никак не оставит в покое тему медбрата, который предложил мне кофе. Так и норовит намекнуть, что между нами что-то есть и тот подгадывает смены в больнице под мое присутствие. Большего бреда я не могу и представить! 

 Спустя несколько часов, когда все дела переделаны и пора идти ко сну, вспоминаю, что мы так и не убрали оладьи в холодильник. Там осталось несколько штук, их можно будет разогреть и поесть еще раз. Но, когда я нахожу глазами тарелку, обнаруживаю, что она пустая. Кто-то тайком все съел. 

Демид

 Мой первый продолжительный контакт с Дмитрием происходит в ночь, когда с Соней остается Эля. Я сижу в гостиной, тупо пялясь в телевизор и занятый своими невеселыми мыслями, когда из спальни раздается плач ребенка. Рита ушла в душ пять минут назад и, вероятнее всего, не слышит рева, так что мне не остается ничего другого, кроме как посмотреть, что там с ним случилось. 

 Мальчонка лежит на кровати, обложенный подушками, и возмущенно ревет, крепко сжав крошечные кулачки. Его лицо покраснело, а крупные слезинки градом катятся по вискам вниз.

 – Ну, и что случилось, мелкий? – беру его на руки, слегка укачивая. 

 Он продолжает плакать по инерции, а потом затихает, особенно когда я сую в маленький ротик голубую соску, лежащую рядом. Моргает влажными глазами, которые я вытираю салфеткой с тумбочки, и, когда его взгляд проясняется, начинает внимательно меня рассматривать.

 – Любишь ты поорать, да, малой? И чего не спится? Тебя же кормили, я сам видел, как Рита несет тебе смесь.

 Он сосредоточенно сосет соску с причмокивающими звуками и смотрит на меня серьезными Элиными глазами.

 Я пытаюсь укачать его до того, как вернется няня, но у меня не очень хорошо получается. Димас даже не думает спать. Хотя бы не плачет – и на том спасибо. Иду обратно в гостиную и сажусь на диван, устраивая его на своей груди. Детское тельце теплое и пахнет молоком. Малыш хватает меня за палец, крепко обхватывая его своими пальчиками, и я смотрю на них, удивляясь силе этого крошечного человечка.