— Я сниму еще один номер, — “находит” решение.

— Не стоит. Мы погорячились.

— Оля.

— Уходите. Подруга вот-вот вернется, лучше… ей не видеть вас здесь.

Сложив руки на груди и нацепив на лице максимально хмурое выражение. Смотрю на него надменно и жду, пока уйдет. Но он почему-то остается стоять, а затем хватает меня за руку и выводит из номера.

— Да что вы себе позволяете?! — дергаю руку изо всех сил.

— Покажу тебе няню. И дочку.

— Вот еще. Я сказала, все было ошибкой.

— Ладно. Но со мной все равно пойдешь.

Все-таки захожу с ним в лифт и, насупившись, поднимаюсь на несколько этажей выше.

— Вот зачем это вам? — спрашиваю, медленно переставляя ноги и слегка покачиваясь.

Все-таки, я давно не пила и вино все еще гуляет по венам.

— Не нравится место, в которое ты меня записала.

— Это какое?

— Плохое. Вижу же, что надумала лишнего. Имя свое от грязи хочу отмыть.

— Послушайте, я верю.

— Угу…

Все равно не отпускает. Не тянет, конечно, потому что я иду сама, но и уйти не разрешает.

Проводит картой по двери, тормозит на минуту, словно прислушиваясь, а затем толкает меня внутрь.

— Тимур Саввович, мы… — женщина, вышедшая напротив, заметив меня, замолкает и несколько мгновений таращится за спину мужчине. — Юля спит уже. Я… мне остаться?

— Да, остаться. Я документы взять хочу, у нас… переговоры.

Пока я стою, не зная, куда деть не только руки, но и себя, он невозмутимо достает из какой-то папки листок. Я в это время стою под пристальным взглядом женщины. Ей за сорок, взрослая, статная, с добрым взглядом, который сейчас меня пристально изучает. Не верит она его басне про документы. И я не верю. Неправдоподобно, можно заканчивать комедию, но Тимур играет ее до конца. Возвращается с листом, берет меня под руку, разворачивая к двери.

— Доброй ночи.

— Вы… вернетесь?

— Вернусь.

Бумагу, как только выходим, сжимает в кулаке и выбрасывает в ближайшую урну. К лифтам меня больше не ведет и за руку не берет, направляется к террасе. Не знаю, это означает, что мне можно уйти или…

Остаюсь. Не знаю зачем, но иду за ним. Выхожу, отодвигая тихо стеклянную створку в сторону. Закрываю за собой, останавливаюсь чуть позади, замечая тлеющую сигарету, зажатую губами.

— Извините за представление.

Мы снова на “вы”. Отчего-то сникаю.

— Вы… развелись с женой?

Морщится.

— Она отказалась от дочки.

— Как это… отказалась?

В моем представлении мира женщина не может отказаться от ребенка, которого носила под сердцем девять месяцев. Я знаю, что бывает и не такое. Что есть матери-кукушки, которым одним ребенком меньше, одним больше, не имеет значения. Что бывают отказницы.

Но у нас в больнице за ними часто возвращаются. Написала заявление, а потом… вернулась, забрала ребенка. Я это наблюдала. С одной девушкой лично разговаривала.

У всех — разные причины. Но почти всегда это отсутствие денег. Поэтому… в голове не укладывается.

Передо мной стоит богатый мужчина. В деньгах они не нуждаются, волноваться о том, как поднимать ребенка, не придется.

— Росчерк на бумаге в роддоме поставила, вот так и отказалась, — холодно на выдохе очередной порции дыма.

Ему эта тема неприятна, так что я больше не ковыряю. Поджав губы, стою молча, а затем разворачиваюсь, чтобы тихо уйти.

— Я провожу, — говорит за спиной и действительно идет за мной.

Поднимаемся на лифте и снова молчим. Я чувствую себя так, будто упустила какой-то шанс.

На этаже выходим вместе.

Я разворачиваюсь к нему, чтобы попрощаться и сказать, что была неправа, но неожиданно торможу, замечая перед собой мужа Лены, Гордея, с каким-то мужчиной в возрасте.