Я чувствую, как она осторожно касается моей щеки, потом подбородока. Где-то на периферии сознания ощущаю тупую боль, но всё ещё словно через вату. То ли от удара, то ли от шока ощущения притуплены.

Находятся новые ссадины — на предплечье, на запястье. Вероятно, это из-за разбитого стекла. На моём колене тонкое полотенце с затейливой ручной вышивкой, поверх него пакет замороженного зелёного горошка. Холод проникает сквозь кожу, успокаивает жар и пульсацию в распухшем суставе.

— Жалко портить такое красивое полотенце, — говорю я в неловкой попытке выдавить из себя что-то вроде благодарности или хотя бы осмысленной фразы. — Замажу его кровью, грязью, и вам придётся выбросить. Вы сами его вышивали?

Есения Петровна отрывает взгляд от моей руки, морщит лоб. Судя по её удивлённому лицу, я перебила её в середине предложения — она явно что-то говорила. Её слова смешивались с шумом в моей голове, с пульсацией крови в висках и доносились до меня словно через толщу воды.

— Простите… Я не хотела вас перебить. Просто… после аварии я немного в шоке. Или много.

Чувствую, как пальцы Есении Петровны на мгновение замирают на моей коже.

– Да что вы, не волнуйтесь! Я всё понимаю, Сашенька. И о полотенце не беспокойтесь, оно совсем старое, я уже сто раз его штопала. Я так люблю вышивать, что в доме от моих работ нет прохода. Всё в подушках, салфетках, наволочках… Даже халаты у мужа с вышивкой. Он пытался ворчать, но ничего не поделаешь, пришлось привыкнуть. – Усмехается уголком губ.

Мы в уютной, тёплой комнате с вышивкой в рамках на стенах и десятком семейных фотографий.

– Очень красиво! А сейчас вы что вышиваете?

Есения Петровна щурится, поглаживает меня по руке.

– Я вам всё расскажу и покажу, если захотите, но сначала давайте позаботимся о вас. Надо сообщить вашим родным об аварии и о том, где вы находитесь.

В её голосе очевидное сочувствие. Не иначе как она догадывается, что сейчас мне хочется говорить о чём угодно – о вышивке и о её внуках, – только не об аварии.

– Мой… родной уже знает об аварии. Он ехал в той же машине, но был слишком занят своей любовницей, чтобы помочь жене.

Глаза женщины на секунду расширяются, потом она кивает с пониманием.
– Вы только что узнали о них?

– Да, перед самой аварией. Девушка гостит у нас дома. В машине они с мужем думали, что я спала, и… – Повожу рукой и морщусь. – Они даже не постеснялись водителя.

Дальнейшие объяснения не нужны, и так всё понятно. Прозаично. Обыденно. Гадко.

– Вы уже знаете, как поступите дальше?

В задумчивости закрываю глаза. Пытаюсь представить, какой будет моя реакция, когда я наконец приду в себя.

– Я буду рвать и метать. Метать и рвать, – отвечаю уверенно.

– Это хорошо. Мне кажется, у вас это получится очень эффектно.

– Я бы многое отдала, чтобы никогда больше не видеть мужа, но, к сожалению, у нас общий бизнес.

– Можно спросить, какой?

– Кафе-пекарни «Сдобное счастье».

Мужской голос раздаётся так неожиданно, что я вздрагиваю.

– Меня давно мучает один вопрос, и я наконец-то смогу его задать! Что вы добавляете в «Ванильную радость»? В ней не только ваниль, а что-то ещё – то ли карамель, то ли сгущёнка. – В комнату заходит муж Есении Петровны в домашних брюках и рубашке. Он явно одевался в спешке, торопился мне помочь. Стряхивая влагу с седых волос, придвигает стул и одновременно говорит жене. – Сень, это та самая пекарня, где Миша покупает хлеб.

– Ой да, точно. Сын с невесткой всё время к вам ходят за хлебом, а внуки обожают ваши булочки с корицей.

– Давайте сначала разберёмся с вашими повреждениями, а потом вы обязательно расскажете мне секрет «Ванильной радости». Я вообще-то не любитель сладкого, но, когда мы ездим к сыну, всякий раз съедаю у него это пирожное и не могу угадать, с чем оно. Очень вкусно! – Лицо мужчины складывается в привычные морщины, добрые и мудрые.