Андрей не думает, не просчитывает ситуацию. Это не выбор, а инстинкт. В момент смертельной опасности он испугался не за меня, а за неё.

Удар.
Невыносимый скрежет, рвущий барабанные перепонки.
Металл рвёт металл, визжат тормоза. Что-то хрустит в позвоночнике, в суставах, в костях.

Всё как в кино. Как в страшном сне, от которого невозможно проснуться.

Машина крутится волчком, подпрыгивает, дёргается — как живая, в панике.
Меня швыряет, колотит, трясёт. Тело не моё, я не управляю движениями.
А потом — тишина.

Приземление. Резкое. В неизвестность.
Будто я выпала из мира и очнулась в другом измерении — пахнущем дымом, горящей резиной…
И предательством.

Я не чувствую боли. Только замёрзшее сердце.

4. 3

Мы живы.

Удар пришёлся по касательной. Нас закрутило, выкинуло на обочину и разбило об ограду парка.

Машина в утиль, но мы живы.

К нам подбегают люди. Открывают двери машины, стряхивают стекло с моих колен и помогают мне выйти.

Мир качается, шум города гаснет. Вокруг пульсирующая, подвижная тишина.

Я словно на возвышении, парю над городом и людским ажиотажем.

Кажется, я одна во всём мире. Последняя, единственная. Стою на развалинах, как после глобальной катастрофы.

Непонимающе осматриваюсь, силюсь прийти в себя.

Невдалеке Андрей стоит на коленях возле сидящей на земле Иры. Она в истерике – громкой, с визгом и невнятным лепетом. У неё кровь идёт из носа, у Андрея глубокий порез на лбу, лицо в крови. Наверное, есть и другие повреждения.

Андрей обнимает Иру, гладит по волосам. Его руки дрожат.

Хрипло повторяет: "Всё в порядке, мы живы, теперь всё будет хорошо".

Он ошибается. Всё далеко не в порядке, и уже ничего не будет хорошо.

У меня тоже кровь… шишки… синяки… сотрясения… наверное. Только истерика у меня молчаливая, внутренняя, скрытая. Я в панике бьюсь о стены моей души и не могу вырваться наружу.

Незнакомцы держат меня за руки, за плечи. Пытаются усадить, уложить, что-то промыть, или перевязать, или вызвать скорую…

Стряхиваю их руки, вырываюсь.

Они мешают мне думать.

Когда всё началось?

Что это был за день, когда Андрей впервые посмотрел на Иру не как на доверенную нам дочь моей подруги и не как на девушку, которой мы дали кров, а как на женщину? Как на искру света в его кризисе среднего возраста.

Может, в тот вечер, когда я уехала к подруге с ночёвкой?

Или во время командировки, когда он писал, что "всё хорошо"?

Или когда я спала в соседней комнате — спокойно, безмятежно, не зная, что за стеной рушится мой мир?

Как чертовски банально!

Я вспоминаю всё: разговоры, намёки, взгляды. По-другому слышу каждое слово, сказанное предавшими меня людьми.

Только теперь осознаю, что Андрей больше не смотрит на меня, как раньше. Он стал тихим, рассеянным. Спит, отвернувшись от меня. Не касается как раньше, не целует по утрам.

Когда это началось?!

Откуда взялась моя чудовищная слепота?!

Неужели необходимо лобовое столкновение, чтобы увидеть правду, которая спектаклем разыгрывается перёд моим носом?!

Андрей обнимает Иру, как когда-то обнимал меня. Только крепче. С болью. С настоящим страхом.

Это смертный приговор нашему браку. Без слов и объяснений. Необратимый.

Я не плачу. Срыв произойдёт позже, когда откроются шлюзы эмоций, и я позволю себе распасться на части.

Сейчас внутри меня только звенящая тишина. Обугленная. Пустая. Всё, что мы с мужем строили долгие годы, превратилось в пепел после одного несвоевременного взгляда в машине.

Это была не авария, а откровение.

С моей ногой что-то не так, я хромаю. Но не могу остановиться, мне надо идти. Пока не знаю, куда, но скоро очнусь и определю нужное мне направление.