Я спросил Веру:

– У вас есть дома видеокамера?

– Нет. А зачем?

– Можно было бы вернуться, снять это на видео.

– Что – это?

– Горящую башню…

– Зачем? Это скучно – точная копия того, что было. Интереснее, как мы сами все это запомним.

Когда автобус подъехал к метро, «марка» начала вставлять – как будто кто‑то трогал мне затылок большой горячей рукой.

– Вот, раздобыл себе новый «комбик». – Жора хлопает ладонью по ящику из некрашеных досок, с тремя ручками, гнездами для шнуров и динамиком. – Один умелец сваял – в соседнем подъезде живет. Когда‑то с ним в джазовой студии занимались. Только он вылетел сразу, а я продержался полгода. Звучит не хуже «маршаллов». И достался всего за три сотни рублей и два баттла портвейна. А вообще, Алекс, скажу я тебе одну важную вещь: наш «маршалл» – тот, что у нас продается – это не «маршалл», а левизна. Мне Дима Варшавский рассказывал – из «Черного кофе», он долго в Германии жил. Там – это да, «маршалл», а здесь – так, некондиция. Что тут скажешь – если страна второсортная, то и все в ней будет второсортным, даже всемирно известные бренды. Ладно, возвращаемся к нашим овцам. Покажи, что ты там наработал.

Жора втыкает шнур моей гитары в «комбик». Я жму на педаль «овердрайва» и начинаю играть «Seeing Red» группы «Minor Threat». На прошлый урок я принес Жоре диск, и он ее «снял» моментально, послушав первый куплет и припев.

– Четче переход, – говорит Жора. – И ритм, главное ритм. Тут все просто, «четыре четверти». Но все равно. Отстукивай ритм ногой… Ну‑ка еще раз.

– Водочки не желаешь? – спрашивает Жора. Мы сидим с ним на кухне, у нас перерыв.

– Нет.

– А я выпью с твоего позволения. Настроение что‑то поганое, с самого с утреца… Ты не думай, на мою компетенцию как учителя это не влияет. Даже наоборот – стимулирует. Помню, лет двадцать назад, сломал я левую руку. Как я сломал ее – не суть важно. Важно, что играл я тогда в кабаке. Рассчитаться надо было с долгами – я взял гитару за две штуки баксов, «Fender» – «японец». И мне врач разрешал выпивать стакан водки, чтобы я мог играть. Нет, болело, конечно, но не так, как если б по – трезвому…

Жора открывает дверь холодильника, облепленную фотографиями «Led Zeppelin» и «Pink Floyd», достает начатую бутыль «Гжелки». Он берет в раковине стакан, споласкивает.

За окном качаются желтые листья. Во дворе пищат дети. На столе – пустая бутылка от «Гжелки».

– Ты извини, конечно, что я так сегодня, – говорит Жора. – Мы следующий раз… все наверстаем.

Он наклоняется ко мне, смотрит в глаза.

– И все‑таки не пойму я тебя, Алекс. Хоть убей, не пойму.

– Насчет чего?

– Насчет Америки. Почему ты ее так не любишь?

– Не люблю – и все. Что тут такого? Тупая страна. Одни уроды повсюду, разожравшиеся и тупые. Дальше собственного носа не видят…

– А я бы уехал и жил там… Только не уеду, поздно уже… И вообще никуда не уеду, не выберусь из этой вонючей страны. У меня даже загранпаспорта нет.

Сижу на кухне с гитарой. За окном темнеет. Мама в комнате смотрит новости «РЕН – ТиВи». Я встаю с табуретки, закрываю дверь поплотней, снова сажусь. Только что я закончил новую песню. У меня уже есть несколько штук. Все – максимально простые: три аккорда в куплете, два в припеве. Тексты тоже простые. Про то, что любая власть – говно, что жить скучно, что вокруг полно идиотов. Я не говорю ничего нового, у меня нет крутых интересных идей – и плевать. Те, кому не нравится, могут не слушать.

Звоню в сорок седьмую квартиру. За стеной у кого‑то работает телевизор. Шумит в трубах вода. На зеленой стене нацарапано «Rammstein».