Девушка в белой короткой юбке переминается с ноги на ногу. На ее загорелые ноги смотрит парень в расстегнутой рубахе.

Под навесом остановки сидят два тинэйджера в черных майках «Кипелов». У одного – магнитофон. Он нажимает кнопку. Играет металлическая хрень: «Ария» или «Кипелов», я не разбираюсь.

Я подхожу к тинэйджерам.

– Я извиняюсь, ребята, а можно сделать потише?

Тинэйджеры глядят на меня. У одного – тонкие усики над губой и прыщи с белыми гнойниками, второй – смуглый, похож на Киану Ривза. Разглядывая меня – пьяного, невысокого, худого – парни решают: дернуться или нет. Преимущество в силе – у них, но вокруг много народу. Вдруг кто‑то вступится за меня? Тогда можно вернуться домой без «мафона» и с разбитыми мордами. Тинэйджеры выбирают мирный вариант.

– Ну, у нас вообще‑то негромко, – гнусавит прыщавый.

Второй молча убирает звук.

– Спасибо, ребята. А можно задать вам один вопрос?

– Задавайте.

Меня редко называют на «вы» – только преподы в институте.

– Вы эту музыку слушаете потому, что вам нравится? Или потому, что друзья ее слушают? Не в обиду, мне интересно…

– В общем, нравится, – отвечает прыщавый.

Подъезжает семьдесят первый троллейбус. Чуваки заходят в заднюю дверь, я – в среднюю, прохожу вперед и сажусь перед кабиной водителя. Троллейбус трогается. Мимо окон движется зелень и серый забор. На задней площадке металлисты врубают музыку громко. Тупой пафосный голос поет:

Интересно, можно ли петь этот бред всерьез? Наверно, нельзя. Тогда чем это лучше, чем песни про «зайку» и прочая попсовая муть?

Мама сидит на кухне, пьет чай. Работает радио – «Эхо Москвы». Она всегда слушает «Эхо». Раньше, до Америки, я слушал «Наше радио», а теперь не слушаю никакое – только кассеты и диски.

Я говорю:

– Привет.

Мама поворачивается.

– Привет. Как дела?

– Так, нормально. Встретились с Михой, выпили пива. А у тебя?

– Как всегда – ничего хорошего. Что может быть хорошего на работе? Скорей бы пенсия…

– Ты это серьезно?

– Серьезнее некуда.

Скрипучий голос по радио говорит:

– …Угроза распада России реальна, хоть многие в это и не верят. Я готов привести аргументы и убедительно доказать, что в течение нескольких лет Сибирь и Дальний Восток совершенно беспрепятственно отделятся…

– Кто это говорит? – спрашиваю я.

– Не знаю. Какой‑то эксперт.

– Бред какой‑то он гонит.

– Ну, почему бред? Я не в первый раз это слышу уже.

– Ну и я не в первый. Пусть хоть сто человек повторят – все равно, это бред.

– Не надо быть таким категоричным.

– Хорошо. Не буду.

Я подхожу к маме, наклоняюсь. Она целует меня в щеку.

– От тебя пахнет спиртным.

– Я и говорю – выпили с Михой пива.

Синяя «семерка» отца тормозит. Я открываю заднюю дверь, сажусь рядом с Верой, говорю:

– Привет.

Вера молча кивает. Отец говорит:

– Привет, Саня. Как поживаешь?

– Нормально. Лето еще не кончилось, погода хорошая…

– Да, последние, наверно, теплые деньки в этом году…

У Веры – новая прическа: волосы пострижены очень коротко, а сзади, чуть ниже макушки, оставлена прядь – она покрашена в синий цвет.

– Чем сейчас занимаешься? – спрашивает отец. – Я имею в виду, на каникулах?

– Ничем, можно сказать. Отдыхаю. Беру уроки гитары.

– Решил заняться музыкой?

– Ну, не очень серьезно, но… Почему бы не попробовать?

– Да, когда тебе двадцать один, надо пробовать все. Не отказываться ни от чего, а то будет поздно… Я это понял, когда мне уже было тридцать. Многое упустил в своей жизни…

Машина выезжает на кольцевую. Мелькают рекламные щиты, большие магазины.

Вера слушает свой mp3–плеер, не обращая внимания на нас. Я рассматриваю отца. Много седых волос, перхоть на воротнике джинсовки, глубокие морщины на шее. Ему сорок шесть, на пять лет старше мамы. После развода с мамой – мне тогда было семь лет – он долго пытался кого‑то найти. Жил по нескольку месяцев с разными женщинами. Четыре года назад он женился на Вериной матери – Алле.