Меня же толпа вновь оттеснила от остальных участников экспедиции. В какой-то момент я оказалась прижатой к каменному бортику, за которым не было ничего, кроме склона горы, уходящего резко вниз. При этом теснили меня какие-то не очень приятные даже по индейским меркам товарищи. Они ухмылялись, оголяя гнилые зубы и переговаривались между собой, поглядывая на меня вполне недвусмысленными взглядами. Одеты они были в одни лишь грязные набедренные повязки, а в кожу их рук, которые они тянули ко мне, въелась грязь.

А я стояла в одной лишь тонкой тунике на голое тело, накидку потеряла где-то пока бежала встречать Сэма. А теперь этот мужлан там в центре внимания. Дуглас, за которого я так переживала, ушел куда-то, поддерживаемый Таней и Питером, а про меня все совершенно забыли. Еще мгновение, и меня эти маргинальные индейцы или в пропасть скинут, или еще что похуже. Один уже едва ли слюной не капал, видимо, предвкушая, какой я окажусь на ощупь.

Спасением мне стали все те же девушки-служанки, которые с криками “акла” и “ами” выскочили из-за спин похотливых индейцев. Те сначала продолжили глупо ухмыляться, но когда услышали имя принца Укумари, то сразу как-то сникли и отступили. Хорошо быть почетной гостьей наследника престола!

Девушки провели меня сквозь ликующую толпу, кажется, выговаривая мне за легкомысленное поведение, и вскоре я оказалась в спасительной тишине своего домика. Здесь на столике уже ждал обед.

Я решила попытаться наладить общение со своими спасительницами. Я тыкала пальцем в окружавшие меня предметы и старалась добиться того, чтобы мне несколько раз четко и правильно произнесли каждое название. Так я узнала основные слова, обозначающие воду, еду, предметы интерьера и одежду, мужчин и женщин.

Девушки веселились, но с радостью пополняли мой словарный запас. Когда же я стала описывать своих спутников, то они, изобразив неуверенную походку Флауэрса, его легкую сутулость и бегающие глазки, назвали его “Римак”. Кажется, не только у меня и Сэма здесь появилось имя на местном наречии. Про Дугласа и Таню они ничего сказать не могли или не понимали, что мне нужно.

Как только служанки ушли, я достала из рюкзака, который вместе с моей одеждой так и лежал в углу комнаты нетронутым, блокнот и карандаш. Я принялась записывать все слова, которые успела узнать, а потом и стала по памяти рисовать место проведения ритуала.

Почему-то вместо того, чтобы сосредоточиться на камне, который мы приметили еще с высоты, я мысленно продолжала возвращаться к образу Дугласа. Вот он, связанный, распластан на камне, над ним занесен нож для удара, его лицо же не выражает ни страха, ни боли, наоборот, там только какая-то злость и решительность. Он стиснул зубы и намерен не произнести ни звука, когда жестокий индеец будет вырезать его сердце. Я рисовала его черты по памяти, удивляясь, насколько хорошо они врезались в нее.

От воспоминаний о том ужасном моменте, когда профессора едва не принесли в жертву, меня начала бить мелкая дрожь, а из глаз непроизвольно полились слезы. Только сейчас я поняла, что лишь счастливая случайность спасла Дугласа Эрвина от неминуемой смерти. А возможно, не спасла, а дала лишь временную отсрочку и все мы до сих пор в опасности.

С этими мыслями я забылась беспокойным сном и проспала до самого вечера, пока за мной вновь не пришли служанки. Они немного повздыхали, глядя на мой немного опухший вид и стали готовить меня к празднику.

Когда мы вышли, оказалось, что все жители Небесного города высыпали на улицы. Мужчины издавали гортанные звуки и били в барабаны, женщины пели и осыпали меня лепестками и зернами, когда я проходила мимо них.