— Но мама сказала!.. Мама сказала!.. Мама сказала, что купит мне всё, что я захочу!..

— Какой тебе колбасы, мальчик?

Голубая тётя в голубом чепце и голубом фартуке склонилась над прилавком. Не помню её глаз, но почему-то мне хочется сказать, что они были добрыми.

— Тлиста… — пробормотал я.

— Триста грамм?

— Да.

— А какой?

— Мама сказала…

— Докторской! — кричит мама из соседней очереди.

Люди вокруг понимающе хихикают. Я краснею и начинаю хотеть в туалет. Мама успела прибежать до того, как продавщица попросила денег, которых у меня не было, расплатилась и тут же стала нервничать, что я взял мало колбасы.

— Ну вот, — сокрушалась она, — всего триста грамм. Я же просила полкило. Так трудно было запомнить? Что мне с этими триста граммами делать? Не стоять же снова в очереди. И так кучу времени потеряли. Только на окрошку и пойдёт. А поесть с бутербродами? Ты же любишь бутерброды с колбасой?

— Люблю, — виновато отвечаю я, глядя себе под ноги.

Уже скоро сентябрь. Некоторые листья сдались преждевременно и валялись на асфальте использованными билетами в летнюю жизнь. Среди них я заметил в луже ярко-голубую обёртку — «Баунти».

Я как-то ел этот сладкий батончик, его привезла вместе с другими огрызками моя тётя Роксана, мамина сестра. Мой брат Коля каким-то чудом бывал заграницей. Что он там делал — одному богу известно. Но из двух своих любимых тёток все гостинцы он в первую очередь привозил тёте Роксане. И батончики ей привёз: «Сникерс», «Марс», «Баунти» — все по одной шутке. Тётя Роксана так сказала. Ещё сказала, что они все попробовали по кусочку. А нашей семье досталась ровно половина от каждого батончика, то есть по тридцать грамм. Каждая половинка была завёрнута в свою этикетку, аккуратно вскрытую по местам склейки, — три остатка от былой роскоши. Я представил, как они — тётя Роксана, её дочь и муж — бережно тянули за края плёнки, не спеша, миллиметр за миллиметром, чтобы не повредить, потом нарезали на полоски заморскую сладость — то-о-онкие, хрупкие, почти прозрачные, как целлофан, — а затем ели и обсуждали каждый вкус.

Тётя Роксана сказала, что лучший из них — «Ба-а-аунти». Она именно так и произносила — «Ба-а-аунти» — с затяжным «а». Откуда она этому научилась, не знаю. Возможно, Коля так презентовал. Телевизионная реклама про «райское наслаждение» появилась на экранах уже значительно позже. Там тоже произносили протяжно и расслабленно: «Ба-а-аунти — ра-айское наслажде-ение». Но первым я тогда вскрыл «Сникерс», и до меня донёсся его неповторимый шоколадно-орехово-карамельный аромат — аромат «всё и сразу», именно такой, о каком мечтает, должно быть, каждый ребёнок, ничего в своей жизни не пробовавший.

— «Сникерс» — самый вкусный, — решил я, заглотив в один присест крохотную порцию батончика.

Те половинки ведь тоже поделили и раздали каждому — мне, сестре, маме, папе, тёте Роксане. Шесть тонюсеньких кусочков по пять грамм. Пять грамм невозможного счастья.

— «Ба-а-аунти»! «Ба-а-аунти» самый вкусный! Ты просто ничего не понимаешь! — рявкнула тётя Роксана и обиделась на меня. Я предал её взгляды.

Мне было стыдно за это предательство. И давно хотелось исправиться — вновь попробовать «Баунти» и убедиться, что «Баунти» самый вкусный.

— Ну вот! А теперь фиг тебе, а не бутерброды с колбасой! — продолжала сердиться мама. — Да я сама виновата. Тебе ведь ничего нельзя доверить. Зачем я только родила тебя? Неблагодарное существо. Нужно было отдать тебя в детский дом. Там вот детки хорошие живут, и родителей они любят и уважают. Не то что ты. Там они пишут письма мамам. Ты мне хоть раз письмо написал?