–Эй-эй, малец, что с тобой? – слышал он, словно из бочки, голос десятника.

–Ранен! Вон, смотри, дядька Гордей, всю спину окровавило, – раздался тревожный голос Игната…

–Да нет, царапины, о кусты ободрался, когда сигал. Сомлел малой от страха… Давай-ка, подхвати его, робята. Парень-то геройский, нас предупредить бежал, не испужался…

***

Очнулся Ивашка на твердой, неудобной лавке, в подвале под царскими чертогами среди коробов и полок с фолиантами да грамотами. На огромном двухсаженном столе громоздились древние пергаменты, рядом со свечой сидел его наставник Митяй, аккуратно держа двумя пальцами рукопись и близоруко щурясь на неё..

–Ну что, очухался, Аника-воин? – непривычно добродушно пробормотал он, не отрываясь от дела, – эко тебя разморило!

Ивашка вскочил и сел на скамейке. Чуть затянувшиеся царапины на спине и причинном месте полыхнули огнем, заставили ойкнуть, тихо сползти со скамьи и опуститься на корточки.

–Вот так и будешь теперь стоя читать-писать, – продолжил беззлобно ворчать Митяй, – воевода хотел было повелеть тебя выпороть, чтобы не лез, куда не след, а потом посмотрел, как ты себя изувечил, и сменил гнев на милость – дескать, сам себя уже достаточно наказал. Велел запереть тебя здесь, чтобы от усердия не убился, и ждать его повеления. Когда надо – сам позовет… Охохоюшки…

Митяй отложил пергамент, отодвинул свечу, потянулся…

–Скриптория наша под нужды войсковые занята. Все книжицы и грамотки сюда сносили. Как очухаешься, новое твоё послушание – по приказам всё разобрать, аккуратно разложить и набело мои каракули записать. Поручено нам с тобой, Ивашка, составить летопись нашего Троицкого сидения.

Прихрамывая и ойкая, мальчик подошёл к столу, заглянул в только что составленную грамотку, на которой еще не просохли чернила. Чётким, калиграфическим полууставом на желтой фряжской бумаге было выведено:

ВѢ лѢто 7117 вѢ царство БлаговѢрнаго и Христолюбиваго Царя и великаго Князя Василія Ивановича всея Русіи, и при святейшемѢ ПатріархѢ ЕрмогенѢ МосковскомѢ и всея Русіи, пресвятыя же и пребезначальныя Троицы обители Сергіева монастыря, при АрхимандритѢ ІоасафѢ, и при келарѢ сщарцѢ Авраміи ПалицынѢ, Богу попусшившу за грехи наша, Сентября вѢ 23 день, вѢ зачатіе честнаго и славнаго пророка и предпіечи крестителя Господня Іоанна, пріиде подѢ Троицкой СергіевѢ монастырь Литовской гегаманѢ ГІетрѢ Сапега…

Из подвала под царскими чертогами обстрел крепости еле слышен и кажется совсем не страшным. Но стоит открыть наружную дверь, как война бесцеремонно вламывается в уютный библиотечный полумрак громовыми орудийными раскатами, стоном содрогающихся от попаданий прясел18, пороховым дымом, пылью и кусками штукатурки, летящими в разные стороны от зубцов крепостных стен, многоголосым визгом испуганных женщин, коротающих осаду под открытым небом, резкими командами десятников, управляющих орудийными нарядами, и зловонием – непередаваемым, особым запахом осажденного города, замешанным на поте, крови, сгоревшем порохе, смраде отхожих мест, гниющего мусора и страхе. Страх тоже имеет свой запах, заползающий в любую щелочку, во все уголки естества, когда кажется – каждый снаряд или пуля летит именно в тебя. Хочется немедленно отвернуться и зажмуриться, заткнуть уши, зарыться поглубже в сырую землю, чтобы не видеть и не слышать завывания смерти, вольготно разгуливающей под стенами монастыря, зловеще хохочущей над жалкими попытками людей спрятаться от неё, швыряющей в податливые тела свинцовые, чугунные и каменные ядра, осколки камней, стрелы и весь остальной сатанинский набор, предназначенный для умерщвления плоти.