В общем, похороны получились. Удались, как сказал потом Алик. Витьку они бы понравились. Он всегда любил показуху.

За оградой стояло два автобуса и несколько черных траурных лимузинов. Играл военный оркестр, плотные усатые дядьки в куцей солдатской форме старательно дули в свои начищенные до самоварного блеска трубы. Интеллигентные граждане профессорско-кандидатского вида говорили о выдающейся роли Виктора Николаевича Коновалова в развитии российской науки. Конкретные достижения, естественно, не уточнялись.

Конечно же… Витек и ученые. Витек и дети. Витек в Польше. Ушел, так сказать, во цвете лет и, хуже того, возможностей. Оставил, покинул, обрек на полное сиротство и абсолютную безвитьковщину. Посмертная иконизация тем и хороша, что никого ни к чему не обязывает…

Последние несколько лет Витек действительно имел отношение к науке. Был зам. директора по хозяйственной части в научно-исследовательском институте – из тех, что сохранились кое-где, вопреки всем ветрам перемен и бурям приватизаций. Устроился на эту должность, когда на его фирму серьезно наехала налоговая полиция.

Ты не подумай, мол, не просто так устраиваюсь: там есть что украсть, помнится, убеждал он меня, словно я его отговаривал. Несмотря на всю декларируемую бедность нашей науки, перспективы там о-го-го! К тому же дела фирмы будут продолжаться уже под вывеской института. Государственная контора, хрен кто подкопается, при академии наук все-таки. А директор – свой человек, прикормленный. Бывший и очень заслуженный. В достаточный степени не от мира сего, чтобы не мешать ворочать делами, но деньги любит. Наличными и в конвертах. Он, Витек, с ним уже проворачивал пару-тройку сделок – нормальный дедок, с ним можно работать и не оглядываться за спину…

Когда гроб опустили в могилу, народ оживился, зашевелился, все потянулись кидать землю и выражать соболезнования вдове.

Мы тоже подошли к Лене. Все трое. Алик пробормотал что-то утешительное. Она поблагодарила, прикладываясь к платку в озябшей руке.

Она плохо выглядела. Черный цвет ей совершенно не шел. Даже синие глаза уже не казались синими, просто – светлыми. Лицо без косметики выглядело бескровным. Покраснело от холода некрасивыми пятнами. Таким ярким блондинкам вообще не идет мерзнуть. Ярким женщинам идет горячее солнце и теплый песок.

– Помянуть, – сказала она, – приезжайте. Там автобусы.

– Спасибо, – ответил Алик.

– Приезжайте… – повторила она.

Глаза у нее были растерянные и очень усталые. Старые глаза, если честно.

Глаза вдовы нелюбимого мужа.

На Пашку она упорно не смотрела, эта солнечная девочка из параллельного класса. Бывшая солнечная девочка из бывшего параллельного.

На меня она тоже не смотрела, но по-другому. На Пашку упорно, а меня словно бы для нее не было…

Но кто мог заметить эту разницу, кроме меня?

Пашка и Лена начали дружить еще в девятом классе. Тогда, словами учителей, это именно так называлось – дружить. До крайности корректное слово. Почти как модный теперь унисекс, равенство полов, доведенное до ангельской бесполости с перспективой последующего вырождения.

Пашка, припоминаю я, уже с пятого-шестого класса начал выглядеть высоким и сильным. Неторопливый, на первый взгляд слегка флегматичный атлет с крупными чертами большого лица и насмешливыми зеленовато-карими глазами. Блондинистый богатырь, давно не имеющий конкурентов в силе и росте среди всех старшеклассников. Спокойный, как танк на привале, выражение Алика. Казалось, он вообще должен был вырасти чудо-богатырем, этаким былинным Микулой Селяниновичем, от чьих шагов тяжко вздрагивает сыра земля. Теперь, когда все мы подросли и заматерели, он выглядит просто сильным мужиком выше среднего роста. Или это обычное возрастное смещение масштабов от большого к малому?