– Да. Войдите в сеть и оставьте сообщение о том, что случилось. Пусть остальные держатся от карусели подальше.

– Будет сделано.

Повесив трубку, Глэдден прислонился спиной к стене и стал медленно сползать вниз, пока не оказался сидящим на полу. Смотреть на заключенного напротив он избегал. Неожиданно Глэдден обратил внимание, что наркоман на полу перестал храпеть, и подумал, уж не помер ли тот от передоза, но спящий вдруг шевельнулся. Несколько минут Глэдден обдумывал, не обменяться ли с ним пластмассовыми браслетами. Тогда утром его спокойненько выпустят и не придется тратиться на адвоката и вносить залог.

Нет, решил он. Пожалуй, риск чересчур велик. Во-первых, сидевший напротив него парень действительно походил на переодетого копа, а во-вторых, разлегшийся на полу наркоман мог оказаться постоянным нарушителем порядка и частым гостем в суде. Никогда нельзя знать заранее, что скажет судья. Лучше положиться на Краснера, тем более что пройдоха-адвокат, похоже, знает, что делает. К тому же фамилию и телефон он выбрал не из справочника, а из списков абонентов их сети.

И все же шесть тысяч долларов не давали Глэддену покоя. Судебная система таки доведет его до разорения. Шесть тысяч долларов, и за что? Что он такого сделал?

Глэдден машинально сунул руку в карман в поисках сигарет, но вспомнил, что курево у него отобрали. Это обстоятельство заставило его почувствовать еще более сильный гнев, к которому примешивалась непреодолимая жалость к себе. На каком основании общество преследует его, ведь он нисколько не виноват в том, что его инстинкты и желания не такие, как у всех? Почему же никто не хочет этого понять?

Глэдден пожалел, что у него нет с собой портативного компьютера. Его тянуло пообщаться сейчас с кем-нибудь в сети – с человеком, который бы его понимал. В камере ему было одиноко и неуютно. Если бы не парень, который продолжал пялиться на него от противоположной стены, он бы, наверное, заплакал. Нет, он не станет показывать свою слабость: ни перед ним, ни перед кем-либо другим.

Просмотрев оба дела, я долго потом не мог заснуть. Фотографии с места происшествия не давали мне покоя. Тереза и Шон – оба они навечно застыли в жутких позах, и оба оказались в конце концов в серых казенных конвертах. Мне хотелось вернуться назад, выкрасть снимки и сжечь их. Я не мог допустить, чтобы их увидел кто-нибудь еще.

Утром я сварил кофе и, включив компьютер, соединился с корпоративной сетью «Роки-Маунтин ньюс», чтобы узнать, нет ли каких сообщений для меня лично. Ожидая, пока система примет пароль, я проглотил пригоршню кукурузных хлопьев из пакета. Надо сказать, что я держу ноутбук и принтер на обеденном столе не только для удобства, хотя довольно часто использую их во время еды; сидеть за столом, двигая челюстями и размышляя, сколько лет я уже обедаю в одиночестве, бывает порой невыносимо тяжело.

Квартирка у меня совсем маленькая и скромная, с одной спальней. Я обитаю в ней вот уже десятый год и за это время ни разу не менял мебель. В целом неплохо, жить можно, хотя и не бог весть что.

Кто был у меня в гостях в последний раз (за исключением, разумеется, Шона), я вспомнить не мог. Случается, конечно, что я провожу время с женщинами, но никого из них я сюда не приводил. Впрочем, и женщин у меня тоже было немного.

Когда я только въехал в эту квартиру, мне казалось, что я проживу тут года два, не больше, а потом непременно куплю дом, женюсь и, может быть, даже заведу кошку или собаку, однако планам этим сбыться было не суждено, уж и не знаю почему. Должно быть, во всем виновата моя работа. Во всяком случае так я объясняю это самому себе. Вся моя энергия и силы уходят на репортерскую деятельность, и свидетельством тому могут служить кипы газет, в которых печатались мои статьи, сложенные в каждой комнате. Мне нравится перечитывать их, и я берегу старые пожелтевшие выпуски «Роки-Маунтин ньюс». Если мне случится отдать концы дома, то те, кто придет за мной и отыщет меня среди бумажного хлама, решат, что перед ними один из старьевщиков, о которых я сам когда-то писал. Эти типы умирают в своих каморках, до потолка забитых старыми газетами, на матрасах, куда зашиты их сбережения. И наверняка никто даже не догадается порыться в газетах в поисках моих сочинений.