– Из нашего. Я слышала разговор Платонова. Он сказал, что меня зачислят в тот класс, где учится… виновный. Правда, не назвал фамилию, но узнать ее – всего лишь дело времени. Все равно рано или поздно это всплывет. Всё тайное всплывает. И тогда… тогда они за всё ответят.

– Да ну, – скептически морщится Полина. – Такие как Смолины всегда выходят сухими из воды.

– Потому что такие, как ты, молчат вместо того, чтобы вывести их на чистую воду. Полин, ну как ты не понимаешь, что они сами боятся? Боятся, что об этом узнают? Потому и замять стараются. Подкупить, запугать… Значит, надо сделать так, чтобы все всё узнали. Про тебя, про маму, может, и еще про что-то…

– Ну не знаю, – нерешительно пожимает плечами Полина. И это уже хорошо. По крайней мере, зерно сомнения я в ней посеяла.

– А почему ты уверена, что это Смолины? Ну, что это они маму твою довели…

– Я не то что уверена. Это, скорее, догадки. Если бы была уверена, я про них уже везде раструбила бы, молчать бы не стала.

– Ясно… – вздыхает она.

– Полин, а ты что-нибудь знаешь про мою маму? – спрашиваю с надеждой.

Подумав, она качает головой.

– Нет, я ничего не помню… не знаю…

А мне почему-то кажется, что она врет. Боится и врет. Ну или у меня уже паранойя.

***

После уроков все расходятся, а я иду на математический кружок.

К моему удивлению, кроме меня там всего три человека, не считая преподавателя. Однако еще больше я удивляюсь, когда спустя десять минут сюда заявляется Смолин.

Честно говоря, я даже не знаю, зачем он пришел, потому что мы решаем, а Смолин просто сидит, подперев щеку рукой, и откровенно скучает. Пару раз преподаватель задает ему вопросы, не слишком сложные, и тот отвечает, но так свысока, так небрежно, будто великое одолжение делает.

А ближе к концу занятия Арсений Сергеевич просит его выполнить небольшое, но заковыристое задание. Я и сама сначала не поняла, что оно с подвохом и не имеет решения. Смолин же долго что-то пишет, стирает, черкает. Озадаченно хмурится, трет затылок, взъерошивает волосы, что-то бормочет под нос, но не понимает, что не так.

– Евгения, не поможете Стасу? – обращается ко мне Арсений Сергеевич и добавляет с явным ехидством: – А то он что-то у нас совсем потерялся.

– Здесь нет решения, – с места говорю я.

И математик, просияв, восклицает:

– Верно! Евгения – молодец. А ты, Стас, увы и ах… сел сегодня в лужу…

Смолин бросает на него тяжелый и мрачный взгляд, прямо-таки убийственный, но ничего ему не отвечает. Я вижу, что он очень уязвлен, и с трудом сдерживается, чтобы не наговорить резкостей. Мне тоже не по себе. Не люблю, когда людей унижают, даже если это псих. Только математик рад – щелкнул Смолина по носу и теперь страшно собой доволен.

Попрощавшись с нами, он выходит. Остальные ученики тоже быстренько покидают аудиторию. Не знаю, почему я не вылетаю вслед за всеми, а, наоборот, даже медлю, складывая вещи в сумку. И между делом поглядываю украдкой на психа. Он так расстроился, что даже забавно. Ведь это же такая мелочь, а на нем прямо лица нет. Есть в этом что-то по-детски трогательное. Ну, или это мой какой-то загон. Когда Дэн сильно расстроен, меня тоже трогает и прямо пробивает на нежность.

Уткнувшись в телефон, Смолин кому-то что-то написывает, потом вдруг резко поднимает на меня глаза.

– Что? – спрашивает с наездом.

– Ничего.

Он возвращает всё внимание в телефон, но лишь на несколько секунд, затем снова бросает на меня взгляд. На этот раз уже не столько раздраженный, сколько внимательный. Даже, я бы сказала, заинтересованный. Он убирает телефон в карман и неспешно направляется ко мне, плавно огибая столы между нами.