К сожалению, в Грановитой палате нас с Годуновым рассадили по разным местам, расположенным чуть ли не в противоположных сторонах.

И не посетуешь – куда мне, иноземцу, ныне усаживаться близ царя.

Тут не Путивль.

К тому же все давным-давно забронировано и распределено между начальными боярами – Шуйскими, Мстиславскими, Голицыными, Шереметевыми и иже с ними. Можно сказать, места давно засижены этими... мухами в горлатных шапках.

Правда, Дмитрий, и опять-таки по моему совету, загодя объявил, что ныне пир «без мест», но это было сделано только для того, чтобы видные шишки не передрались между собой, омрачив предстоящую попойку. На практике же это означало лишь небольшой люфт, то есть допускались подвижки на пару-тройку мест, но не больше.

Единственный из относительно худородных и не являющийся князем, кому нашлось местечко возле Дмитрия, Басманов.

Ну и престолоблюститель. Ему тоже отыскалось кресло по левую руку от государя.

Следом за начальными боярами крикливой, шумной толпой расселись представители, как я называл ее про себя, воровской путивльской думы, вроде князей Татева, Кашина, Салтыкова, Долгорукого-Рощи, Шаховского и других. Однако свое место новые любимцы знали и сильно все равно не наглели.

Единственный, кто отважился вклиниться среди начальных, потеснив Воротынского и еще пару человек, оказался «дядя» государя Михайла Нагой, воспользовавшись только что полученным чином конюшего боярина – круче некуда, если вспомнить, что сам Борис Федорович Годунов до царского титула числился в таковых.

Но это все за прямым столом, а мне достался кривой[9], да и там местечко на отшибе, причем, как я подозреваю, по личной инициативе Дмитрия, чтобы тем самым посильнее унизить мое княжеское достоинство. Иначе зачем бы перед входом в Грановитую палату ко мне подошел Басманов и стал задавать настолько пустячные вопросы, что они мне даже не запомнились.

Отпустил же он меня, когда народ практически расселся, а потому оставалось пристроиться с краю, да еще и место за ним выпало чуть ли не спиной к пирующим за прямым столом.

Даже увидеть оттуда царевича и то проблематично, уж очень мешали боярские спины. Все как на подбор толстые и могучие, невзирая на начало июля, в пышных богатых шубах, они закрывали всю видимость.

Оставалось надеяться, что Федор хорошо запомнил мое предупреждение насчет возможного отравления и будет очень и очень воздержан как в еде, так и в питии.

К тому же я на всякий случай предпринял кое-какие меры предосторожности. Зная, что мой ученик – большой любитель вкусно поесть, да не просто вкусно, но и обильно, я пришел к выводу, что остановить его может только... буженина с хренком, да здоровенный осетр, да...

Словом, я усадил его в Запасном дворце за стол и заставил плотно наесться, так что за час до пира он успел навернуть и перечисленное мною, и еще много чего из не перечисленного, но не менее вкусного.

Мне же оставалось лишь утешать себя беседой с сидящими рядом поляками. Хорошо, что одним из соседей оказался Михай Огоньчик – можно потолковать о философии. Вдобавок он тут же познакомил меня с соседями по столу – сдержанным Юрием Вербицким и любознательным, почти как Хворостинин-Старковский, Анджеем Сонецким.

Я бы с удовольствием побеседовал и с князем Иваном, но он был не на шутку занят – у кравчего государя на пиру самая работа.

Федора я увидел лишь дважды, когда он поднимался со своего места. Первый раз молча, кланяясь Дмитрию в ответ на его тост, посвященный царевичу, а во второй раз произносил здравицу в честь государя. Вроде бы все в порядке, и выглядел престолоблюститель неплохо.