– Что? Ты хочешь научиться играть на рояле? – спросила она.

– Да, мама, – смело и уверенно ответил ребенок.

– Но тогда, – бодро сказала Рилдия, – не надо играть на слух. Нужно понимать, что ты делаешь.

Она вписала имя сына в журнал и стала проводить с ним регулярные занятия по полной программе [ТМ1]. Харви сколотил для него классную доску, на одной стороне которой были нарисованы нотные линейки, а вторая оставалась гладкой. Рилдия покрывала доску странными значками, тайным языком музыки, приверженцем которой должен был стать маленький Ван: адажио – медленно, спокойно; аллегро – быстро, оживленно; аллегретто – умеренно быстро; рубато – свободно.

Ван играл в эти значки так, как другие дети играют в игрушки. Конечно, время от времени он возился и со своим трехколесным велосипедом, и с игрушечным грузовиком. Иногда он пытался отлынивать от уроков, которые на первых порах продолжались по часу в день

с перерывами. Но обычно, как только Рилдия трижды хлопала в ладоши, он с удовольствием прибегал играть. Иногда они сидели рядом, иногда он устраивался у нее на коленях. Мать и сын времени зря не тратили. «На уроках, – сказала она ему в самом начале занятий, – я не мамочка, а твоя учительница» [ТМ1]. В четыре года состоялся дебют музыканта в местном женском колледже (чтобы посадить исполнителя на табурет перед роялем, его пришлось взять на руки). А в пять, после того как Ван услышал по радио Рахманинова, он за обедом сообщил родителям, что собирается стать пианистом. Харви нахмурился: «Посмотрим, сынок, посмотрим» (цит. по [VC, 66_ 10]) и проворчал что-то о том, что Рилдия забивает сыну голову всякой ерундой. Приветливый, но замкнутый человек с густой копной темных волос, коротко подстриженных по бокам и на затылке, Харви тешил себя надеждой на то, что Ван станет врачом-миссионером[20].

За мягкими манерами и живым смехом Рилдии Би скрывались железная воля и решительность. Сын воплотит в жизнь ее заветные мечты, он пройдет тот путь, который должна была пройти она! К этому времени Ван не отходил от инструмента даже на Рождество. Правда, было одно исключение. В особенно холодный (для Луизианы) рождественский день 1939 года мальчик развернул свой подарок – книгу по всемирной истории с картинками. Довольный подарком, он стал медленно перелистывать страницы, пока не остановился на развороте с видом Московского Кремля. Он был поражен: на фоне высоких красных стен старой крепости теснились разноцветные купола собора Василия Блаженного, напоминавшие своими яркими полосами тюрбаны – восточных магов, волхвов, пришедших поклониться младенцу Иисусу.

Ван поднял голову; его широко раскрытые глаза переполняло изумление:

– Мамочка, папочка, вы возьмете меня туда? – спросил он у родителей. – Ну возьмите меня туда, пожалуйста… [VCG].

Наверное, русская архитектура сплелась в его юном уме с рассказами о Рахманинове и других русских композиторах, чью музыку он уже начинал любить.

– Конечно, сынок. Наверное, когда-нибудь, – заулыбались родители.

Безусловно, это было невозможно – даже если бы им удалось скопить денег на путешествие между континентами. Советская Россия была закрытым и чуждым миром, страной «тайной полиции» и показательных судебных процессов, убийственных чисток и принудительных трудовых лагерей, созданных всесильным Иосифом Сталиным. К тому же в Европе шла война. За четыре месяца до Рождества 1939 года Сталин и Гитлер подписали печально известный пакт о ненападении и немедленно с двух сторон вторглись в Польшу…