– Думайте так долго, сколько вам будет удобно, – сообщил Юкио. – Чтобы вам было проще принять решение, я вам сообщу самый главный мой аргумент: соглашались пока все. И больше десяти лет почти никто не выдержал.

– Непохоже, чтобы за эти годы ты сильно состарился.

– Время во многом вопрос восприятия, – спокойно ответил Юкио. – Ну, и оно относительно. Бывает, что во сне мы проживаем целую жизнь. Так что не беспокойтесь, вы не сильно состаритесь.

– А твой друг Кимитакэ тоже похожие штуки умеет?

– Он занимается каллиграфической магией. Границы её возможностей, конечно, не обнаружены. Возможно, что с её помощью можно сделать и такое, это вопрос времени и мастерства. Но я добился этого другим способом.

– Ты будешь обучать этому Кимитакэ?

– Я не уверен, что это возможно. Пока неизвестно, способен ли человек в принципе таким овладеть.

– Но ведь ты – человек, и ты как-то этому научился.

– Я не совсем человек, – ответил после паузы Юкио. – Человек, но не до конца, и при этом кое-что кроме человека.

– Я слыхал, что кудесники древности умели и не такое.

– Полагаю, кудесники древности были по своей природе ближе всё-таки ко мне, а не к вам.

– Вот оно как! – Банкир тоже помолчал, обдумывая услышанное, а потом продолжил: – Но ты наверняка знаешь немало о том, что… ну, ты понимаешь, недоступно людям.

– Если бы я знал что-то достаточно интересное – делал бы более крупные вещи.

– Например? Выиграл бы войну самолично?

– Ничего подобного. На такое даже я не способен.

– Думаешь, американцы могут что-то противопоставить… вот этому? – Банкир обвёл пухлой ладонью обстановку купе.

– Я не один такой, – заверил его Юкио. – У американцев такие тоже есть… на вооружении.

– Хорошо. Понимаю. Чего же больше ты бы хотел, если бы мог?

– Ну, может быть, я хотел бы подарить человечеству доказательство великой теоремы Ферма. Но это и для меня недоступно. Мне, признаться, даже эпсилон Эйлера не покоряется.

– Я не знаю, кто такой эпсилон Эйлера. Но мне жалко математиков – раз уж тебе это недоступно, то у простого человека вообще нет шансов.

– Математическая реальность мне просто неприятна, – поморщился Юкио. – Кого-то раздражают пустыни, кого-то – полярная тундра. А меня вот раздражает реальность математическая. Та самая, где живут синус, логарифм и интеграл. Но это не значит, что людям она недоступна.

– То есть люди могут дойти до разгадки этой проклятущей теоремы – но просто… просто не доживают?

– А вы тоже слышали про эту теорему?

– Я сам не математик. Но мне приходилось нанимать математиков.

– Так вот, можете их успокоить, если они ещё не на фронте. Человек, который найдёт выход, уже родился. Он, правда, пока ещё даже младше вашей дочери и призыву не подлежит. Но он найдёт подступы к этой задаче, будьте уверены. Поступок героический, хотя и бесполезный – ведь никакого практического смысла в великой теореме Ферма нет. Хотя, я думаю, у него не получится пережить этих исследователей.

– А ты осведомлённый. От такого никуда не спрячешься.

– Раз вы это уже поняли – самое время решаться.

Банкир выдохнул. Потом утомительно медленно полез за новеньким портфелем. Запахло кожей, но другого оттенка. На столе появились печати, чернильницы, какие-то уже полузаполненные бумаги.

Юкио смотрел молча и неподвижно. Казалось, его тоже охватило оцепенение. Только края волос покачивались в такт движению бесконечного поезда.

Наконец бумаги были заполнены. Банкир вложил пахучую стопку в плотный бумажный конверт и протянул через стол.

– Сколько здесь? – спросил Юкио.

– Примерно четыре вагона сахара, – ответил Банкир, – в ценах чёрного рынка, разумеется. Я не делал прикидку на послевоенную инфляцию, но, полагаю, она будет весьма существенной. Постарайтесь реализовать деньги до окончания войны.