Я злюсь.

— Да неужели? — спрашиваю громко.

— В двадцать первом веке наша биология уже понятна. Это в школе проходят, Юля, не?

Мот очерчивает изумленным взглядом присутствующих — это всегда всех подкупало. Сегодня не исключение.

— Мы не проходили про любовь, — привлекает к себе внимание Кристина.

— Ты просто плохо училась, — отшучивается Матвей таким тоном, словно она умница.

— Расскажи, пожалуйста. Своими словами.

— Да, про любовь, — подначивает кто-то еще.

— Что тут расскажешь? В жизни каждого человека наступает период икс, когда подходит время размножаться, — говорит Матвей быстро, со слегка скучающим видом, как утомленный жизнью миллиардер. — Гормоны впрыскиваются в кровь, и ты машинально начинаешь подыскивать кандидатуру. Глаза находят более-менее приличную особь противоположного пола, после чего мозг начинает херачить без остановки окситоцин, дофамин, пролактин и прочую «радость». Ты же, ни о чем не подозревающий вчерашний невинный ребенок, с непривычки охереваешь от того, что чувствуешь. Еще недавно просто радовался новой приставке, а сейчас всё. Как дебил... или дебилка, это работает в оба пола, кайфушки ловишь от своего состояния, которое к тому же стократно усиливается при приближении той самой, рандомно выбранной особи.

Рандомно. Выбранной. Особи.

Я его просто убью.

Матвей продолжает:

— Причем особь может быть кем угодно, это потом уже разглядишь.

— Например, конченым мудаком, — подсказываю.

Матвей ловит мой взгляд и улыбается настолько сексуально, что у меня потеют ладони. Не знаю, что там с мозгом, но окситоцина сейчас в крови под завязку. Дальше Матвей говорит, не отрываясь от меня:

— Точно. Особь может вообще быть кем угодно, но организму пох. Он уже играет против тебя. Топит всей наркотой, что умеет производить. Половые органы тоже подключаются. У девок трусы мокрые, аж холодно, у пацанов стоит на двенадцать, и все свидания сводятся к попыткам это дело спрятать.

— Девчонкам-то попроще будет, — улыбается Кристина. Бросает взгляд на ширинку Матвея.

— Ага. Точно, — отвечает он все тем же циничным тоном, который, впрочем, действует отчего-то возбуждающе. Матвей вольготно облокачивается на стол.

Я тоже смотрю на его ширинку, осознавая, что она больше не моя собственность. Это понимание вгоняет в апатию. Меня вновь швыряет в океан тупой, злой ревности. Еще никогда в жизни не хотелось секса, как в последние недели. И это тоже со мной сделал Матвей!

Он смотрит на Кристину и произносит:

— Нам приходится пальцами проверять, что у вас там. Вот и вся любовь. Банальная биология нашего вида. Разрешенный на законодательном уровне наркотический дурман, , который на неокрепшую психику подростков действует убийственно. Окрашивает мир яркими красками, рвет грудную клетку, толкает на глупые поступки. Мы начинаем писать стихи, видеть в весне особый символизм. Пока не разбиваемся о жестокую правду: нас крупно нае*али наши же органы.

Поднимаю ладонь с тремя загнутыми пальцами.

— Что, Юля? — спрашивает Матвей.

— Да вот считаю, сколько раз ты произнес слово «банальная».

— Два, — говорит он.

— Три, — чеканю я.

Он чуть прищуривается. Я тоже. Пульс фигачит без остановки. Как там говорил Матвей? Разрешенный наркотический дурман? В котором я живу, несмотря на его мудацкое поведение.

Матвей чуть прищуривается. Эти зрительные контакты — убийственны. И смотреть не могу, и отвернуться не в силах.

— Зачем же мозг так жестоко поступает со своим хозяином? — вставляет пару слов Люба, которая единственная продолжает что-то резать.

До этого момента она скромно молчала, и сейчас розовеет, что всегда бывает, когда на нее смотрит много народа.