Она медленно подходит вплотную, все так же не поднимая глаз, и потерянно тычется носом в мой свитер, обнимает обеими руками и прижимается всем телом, плотно закрывая глаза.

— Прости, пожалуйста, — хрипит сбивающимся голосом, отчаянно впиваясь пальцами в мою спину.

Я снова вспоминаю про злосчастных котят и, сделав глубокий вдох, обнимаю вздрагивающие худые плечи в ответ. Это происходит непроизвольно, на чистых инстинктах. Мозг в глубокой заморозке, эмоции рулят, заставляя утешать ту, что почти на сутки превратила меня в бешеного ревнивого идиота.

— Все не так… Это спектакль для родителей, — сипло шепчет Веснушка, сгребая в кулаки ткань моего свитера. — Я такая дура, Страйк. С Виком у нас ничего. Совсем… Клянусь чем угодно. Он меня выручил и всё.

Бл*ь, ну я же должен злиться, изрыгать гром и молнии, гнать ее в шею и избавиться наконец-то от утомительных бесперспективных отношений. Но ничего подобного не происходит. Как под гипнозом я глажу ее плечи, стираю большими пальцами сочащиеся из-под зажмуренных век слезы и бережно беру в ладони заплаканное пепельное лицо, заставляя взглянуть на меня. Она открывает мшисто-зеленые глаза, и я вязну в них, как в топком болоте, считая янтарные всполохи на потемневших радужках.

— Мы когда-то встречались. Я была сильно в него влюблена. Это правда… — собравшись с духом, продолжает исповедаться Олеся. — Потом Виктор уехал в Париж, чтобы ухаживать за своим дедом, а я стала встречаться с тобой, и все как-то само собой закончилось. Он вернулся неделю назад, мы поговорили и решили остаться друзьями. Виктор с самого начала знал про тебя… и тебе я о нем говорила, но ты не поверил, — припоминает она наш давний разговор.

Так оно и было. Я тогда не воспринял ее слова всерьез, считая чудачкой и выдумщицей, набивающей себе цену. Значит, француз был настоящий, а я — тот, с кем она изменила ему, когда обстоятельства вынудили парня уехать. Зашибись история. Заставляет задуматься о многом.

— Для чего ты потащила его с родителями знакомиться? Зачем весь этот цирк, Олесь? — мой голос звучит на удивление ровно и спокойно, несмотря на то, что внутри снова концентрируется неконтролируемый и вполне оправданный гнев. — Ты меня стесняешься? Или снова врешь, придерживая своего француза, как запасной аэродром после моего отъезда?

— Я не хочу с тобой расставаться, — она уходит от прямого ответа, опуская ресницы, и тем самым только подливая масла в огонь. — Но уйду, если ты больше не хочешь иметь со мной ничего общего.

— Прямо сейчас уйдешь? — одёрнув руки от ее лица, убираю их в карманы джинсов. — И куда, если не секрет? — она тоже отстраняется, шагнув назад. Снова смотрит на чемодан, неопределённо пожимая плечами.

— Пока в общагу к подружке попрошусь, потом сниму что-нибудь. Не переживай, спать на коврике у твоей квартиры не буду, — шмыгнув носом, вскидывает подбородок и устремляет на меня хорошо знакомый упрямый взгляд. — Сможешь водить к себе кого захочешь, а не бегать потрахаться в соседнюю квартиру.

Что, бл*ь? Она решила, что я от Майи с утра явился, и после всего этого устроила мне сцену раскаянья? Это как, вообще, понимать? Абсолютный по*уизм или синдром жертвы? Больше верится в первое, а второе — скорее наигранное. Несчастные Бемби не ведут себя, как охреневшие суки.

— Ты нормальная или контуженная напрочь? — до скрежета стискиваю зубы, яростно сверля взглядом порозовевшее лицо. — Кто эту бл*ь в квартиру приволок и в нашу постель уложил? Не ты ли?

Вспыхнув, Олеся отворачивается, нервно прикусывает нижнюю губу и неосознанно косится на упомянутую кровать.