В последние дни всё чаще случались непонятные громкие хлопки за окном, после каждого из которых на лицо и лежащее поверх её тела смятое одеяло сыпался порошок старой побелки и трясся тусклый свет, исходивший из-под зелёного тряпичного абажура.

Несколько раз за день она видела над собой до боли знакомое лицо юной девушки, заботливо подкладывавшей ей под голову вторую подушку и кормившей бульонами и размокшим хлебом с ложечки.

Девушка обращалась к ней по имени, которое бабушка с каждым разом слышала будто как новое и совсем незнакомое. И всё же каждый приход женщины отражался на её лице слабой улыбкой и полным благодарности взглядом – всё, чем бабушка вообще была способна выразить свою признательность. Глаза её ещё жили, но какой-то своей, отрешённой от окружающего бытия жизнью. Они могли говорить, но их язык никто не понимал, да и некому было в них смотреть, кроме доброго создания, постоянно приходившего и кормившего старушку из своих рук.

– Вы понимаете, что мы не в состоянии оставаться здесь, пока есть возможность воспользоваться коридором, который дают военные? – Томный женский голос нервно срывался на повышенные тона.

– Что вы мне пытаетесь доказать своими аргументами? Что вы вправе оставить немощного старого человека без присмотра и ухода, когда в городе начались бои? – вопросами отвечал более молодой, почти девичий голосок.

– Моему мужу удалось найти работу в Польше, и если мы не приедем сейчас, то уже никогда не сможем получить такой возможности начать новую жизнь в Европе. Вам этого не понять!

– Как же не понять? Одним место под каштанами, а другие пусть дохнут под пулями? Так вы рассуждаете? Это же крысятничество!

– Послушайте, девочка, мы вам заплатили денег за присмотр и похороны. Место на кладбище сами подберёте. Когда русских выгонят, мы вернёмся и поставим памятник.

– Вы считаете, что русские уйдут и всё вернётся на свои места?

– А вы думаете иначе? Вся Европа за нами, так что этим вечно грязным и пьяным холопам недолго здесь придётся жировать.

– А почему тогда ваш муж не возьмёт винтовку и не пойдёт оборонять город, если вы так уверены в вашей победе?

– В вашей? Быстро же вы переменились! Когда это для вас москали стали своими?

– Не ёрничайте! Вы всегда знали, а я и не скрывала неприязни ни к вашему свидомому муженьку, ни к вашему сыночку, который устраивал факельные шествия с бритоголовыми придурками и фашистскими флагами. Что? Будете сейчас «правосеков» вызывать? Так побоитесь, что вас дезертирами объявят в трудный час для вашей нэньки-Украины. Так что сидите тут, как мыши, и выслушивайте всё, что я про вас думаю. Это же вам нужно за вашей мамой приглядеть, а не мне. Только чувствует моё сердце, что никогда вы сюда не вернётесь.

Дамочка шмыгнула носом, голос её дрожал, когда она заговорила вновь:

– Не рвите мне душу. Зачем вы так, девочка? Вы не знаете, как мне тяжело. Мы платим вам деньги и надеемся на вашу порядочность.

– Не знаю я, как вам тяжело. Но откупаться от матери в такое время… Это просто свинство! Хотя кому это я говорю. Бог вам судья.

Послышался звонок в дверь. Вошли двое.

– Ты готова, дорогая? – прозвучал вопрос осипшим баритоном.

– Да, милый, вот мы сейчас закончим с девочкой относительно мамы и можем выходить.

– Мам, – послышался молодой юношеский тенорок, – ты не забыла, как у бабули под матрасом закладывала шкатулку с украшениями? Надо не забыть.

С этими словами парубок бросился в комнату, где лежала старушка, и через мгновение вышел, держа в руке увесистый инкрустированный ларец. Торчавший из замка ключ торопливый внучек сразу сунул в карман. Быстро разместил шкатулку в рюкзаке и, схватив первый попавшийся чемодан, поднёс к выходу из комнаты.