В тот день на склад снова зашел Кербер, притащив с собой недовольного Канцлера и бесстрастного Монаха. Главарь неприязненно щурился на свет, словно его мучила мигрень, и при этом доставал сигарету за сигаретой.

— Ну что Кобальт, чем порадуешь? — спросил он хриплым, будто слегка осипшим голосом, в котором не было не то что радости, но даже и готовности эту радость принять.

Большой Ко склонился к самому его уху и что-то быстро зашептал. У меня по коже побежали мурашки, я чувствовал злорадное удовлетворение и предвкушение чего-то, едва ли не до дрожи в руках.

Кербер кивнул.

— Фриц, иди разомнись.

Легкое раздражение Канцлера. Фриц — не его имя, главарь зовет его так из-за немецких корней и считает это забавным. Возмущаться толстяк не осмеливался — куда уж ему, если и Монах молчит, когда его кличут «Боз». Было в Кербере нечто, что глушило все попытки пойти наперекор, даже мысленно.

Канцлер вышел на площадку, служившую нам импровизированным рингом, по пути достал из-за пояса железную дубинку — свое излюбленное оружие.

Большой Ко направился в нашу сторону, с каждым его шагом я чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое. Нет, он шел не за мной. За свою шкуру можно было не дрожать. Он шел за Жабой. Грубо схватил подростка за шиворот и потащил п направлению к Канцлеру.

— Покажи-ка нам, чему ты тут научился.

Маленькие заплывшие глаза немца при виде противника зажглись нехорошим радостным огнем. Губы растянула ухмылка, а дубинка стала попрыгивать в ладони, будто бы в жадном нетерпении. Он собирался поквитаться с нами за все жестокие шутки: именно сейчас, именно в этот момент и именно через Жабу.

Фрэй тоже, видимо, почувствовал или сообразил что-то неладное, и попытался шагнуть вслед за Иосифом, но его тут же будто пригвоздил к земле властный голос.

— Никто не будет вмешиваться. — Кербер смотрел в нашу сторону не мигая, его глаза-дыры источали только холод и пустоту. Кроме этого взгляда я ничего не видел и ничего не чувствовал, но знал, что могу не подчиниться. Остальных же намертво припечатало к месту, они не сдвинутся, даже если сейчас перед ними разверзнется ад. Все. Фрэй в том числе.

Я тогда тоже не двинулся с места. Так легко было сделать вид, что ты попал под действие глаз Кербера, и так сложно рационально объяснить это потом своей совести.

Жаба встал напротив Канцлера. Уже то, как он стоял — неуверенно, неправильно распределив вес, ссутулившись, не зная, куда деть руки — не предвещало исходу поединка ничего хорошего. Немец же несмотря на полноту, некоторую обрюзгшесть, двигался с апломбом привычного бойца. Поэтому то, что происходило дальше, больше напоминало избиение, а не поединок.

Дубинка Канцлера прохаживалась по телу Иосифа, словно тот выбивал ковер. Все попытки подростка выставить блок или отскочить заканчивались ничем, а иногда делали только хуже. Похоже, что поначалу толстяк бил вполсилы, но потом ему стало надоедать.

— Ну что, ты будешь защищаться или нет, никчемное отродье? Дай мне сдачи! Ну хоть разок! — За каждой фразой следовали новые удары, и с каждым словом они становились сильнее. — Хочешь, чтобы я избил тебя до потери сознания? Хочешь превратиться в кусок мяса?

В конце концов, Жаба сел на корточки, закрыл голову руками и стал монотонно подвывать. Канцлер же с белыми от гнева глазами начал пинать его ногами.

— Хватит! — закричал Фрэй. — Хватит! Он не умеет драться! Отпустите его уже!

— Уж я отпущу его, отпущу навсегда. — Немец захлебнулся в хрюкающем смехе. — И тебя тоже, уродец. Все у меня уйдете.