Я толкнул дверь на улицу и выскочил вон. Стал судорожно глотать воздух, растирать виски, но наваждение не проходило — оно было все еще за стенами этого здания, все еще пахло благовониями, курило, смеялось, крутилось вокруг железного шеста и лезло холодными пальцами к тебе в штаны. Желудок сжался, и меня вывернуло на расхлябанную мостовую. Затем еще раз. Позывы не прекращались, но дальше шла одна только желчь.

Дверь в «Пещеру лотоса» распахнулась — послышались шаги. В полусогнутом положении, опираясь ладонями на колени, я смог увидеть только ботинки Фрэя.

— Ты как? — Он похлопал меня по спине.

— Отвали.

— Кажется, теперь я стал немного понимать, за какой дар тебя сюда засунули. — Друг удовлетворенно рассмеялся. Я не желал говорить о своих способностях, и, видимо, его все это время терзало любопытство. — Ты можешь оказаться полезным.

Я покачал головой. Пользы от моей эмпатии никакой — только вред.

— Иди домой, — посоветовал Фрэй, будто и впрямь думал, что после всего этого, я полезу обратно в бордель.

Со временем мы потихоньку привыкли к тренировкам, и жизнь снова стала приобретать вкус и цвет. Как оказалось, были и свои преимущества в том, что Кербер забрал нас в свою банду. Мы скоро переселились из общежития поближе к улице Трех Домов, туда, где концентрировалась банда псов. Теперь можно было почти что безбоязненно оставлять вещи в комнате и не переживать о том, найдешь ли ты их на местах по возвращении. Псы не тащили у своих, а чужие бы тащить побоялись.

В нашей спальне стали появляться разные предметы. Точнее, они начали там оставаться. Жаба повесил над кроватью огромную карту мира, переданную матерью, и каждый вечер проводил, листая толстенную книгу с яркими фотографиями - «1000 красивейших мест планеты».

Я этого не понимал. Какой смысл смотреть даже на самые прекрасные виды и знать, что ты никогда там не побываешь? Не проедешь по знойной саванне, разглядывая силуэты деревьев с плоскими кронами в дрожащем воздухе. Не взглянешь на статую Христа-Искупителя, раскинувшего руки над колоритным Рио-де-Жанейро, словно пытавшегося обнять город, да и тебя заодно вместе с ним, либо же показывающего: «Смотри, как прекрасен и широк мир, в котором ты живешь!» Что это было за самоистязание? Какое в нем удовольствие?

Наш мир был маленьким — за один день обойдешь несколько раз — огороженным, охраняемым. Все остальное не существовало. И никогда не будет существовать.

Несмотря ни на что Иосиф как будто не понимал, или не желал понимать, где он находится и что его ждет. Для него резервация была каким-то проходящим местом: он словно ждал, что кошмар вот-вот закончится, можно будет проснуться и съесть на завтрак мамины пироги. Если же реальность прямо и грубо говорила ему об обратном, его сознание забивалось куда-то в темный угол и там затаивалось на какое-то время, обняв колени.

Проблема Жабы делалась явственнее. Она давила на каждого под сводами склада. То, что из Иосифа никогда не получится даже самого слабенького бойца, понимали все. Кнут Большого Ко в два раза чаще прохаживался по широкой, но так и не обросшей мышцами спине и, казалось, был знаком там уже с каждым клочком кожи. Даже уравновешенный Гудвин начинал терять терпение и со временем практически прекратил занятия с Жабой, используя его в основном как тягловую силу: переставить ящики, перенести оружие, прибрать склад. Большой Ко не мог выгнать навязанного Кербером ученика, но и смириться с его присутствием было не в его характере.

Я часто ловил обеспокоенный взгляд Фрэя, направленный на Жабу. Он знал, что не сможет вечно защищать друга, что всему есть предел. И еще, наверно, понимал, что оказал товарищу медвежью услугу, так рьяно оберегая его. Получил бы Иосиф несколько раз хорошую трепку — глядишь, может, проснулся бы в нем боевой дух.