Оглядываюсь и робею.

Это Форт Нокс, не меньше.

Сам дом очень милый, территория красивая, но высота заборов и количество мужиков с оружием внушают трепет.

Я была права: их тут больше двух.

Нервно сглатываю и не могу заставить себя сдвинуться с места. В голове проносится некрологи. И ведь сама приехала…

– Идём уже, недобаба – ворчит Коля, вызывая смешки остальной вооруженной братии.

Я подхожу к Ящеру. На его груди на белом фоне по-прежнему цветёт чёрно-красный абстракционизм моего производства. Гордеев, указывая на меня, обращается к своим... э, работникам, наверное:

– Недобаба – гость, недобаба – не работница.

Мужики кивают, что поняли, что я здесь не для их развлечения.

Я краснею от смущения.

А еще меня неожиданно задевает эта «недобаба» именно в его устах. В клубе он смотрел на меня, как на полноценную женщину.

Если я для него «недобаба», то я не знаю, что предложить ему за помощь, которая мне необходима, потому что завтра я опять останусь один на один со своими проблемами.

– Там можно умыться и привести себя в порядок, – показывает мне один из парней, зашедший с нами в дом.

Я вспыхиваю. Выгляжу, как замарашка. Это очевидно.

Беспомощно я смотрю на пачку пельменей в моих руках. Ящер закатывает глаза и идёт на кухню, которую видно благодаря открытой планировке. Тут вообще с углами и стенами суровой напряг. Это, видимо, чтобы враг не спрятался, решаю я.

Парнишка со смешком аккуратно вытягивает из моих замерзших мокрых пальцев пакет с месивом из теста и мяса, и я ныряю в уборную, чтобы не становиться еще большим посмешищем.

Кое-как очищаю пальто, благо дождя не было, просто пыль удалить. Осторожно умываю ноющее лицо от разводов туши. Ну все. Теперь выгляжу не как грязный хомячок, а как чистый кролик-альбинос.

Когда выползаю обратно, все тот же парнишка указывает мне на вешалку и машет в сторону кухни.

А на кухне Ящер. Он смотрит в окно с мрачной миной, о чём-то размышляя под стакан с вискарем. Услышав мои шаги, Гордеев поворачивается ко мне и от души матерится.

– Тебе восемнадцать-то есть?

Да, освещение тут получше, чем в клубе или салоне автомобиля.

– Двадцать три, – шмыгаю нареванным носом.

– Врешь! – не верит он, разглядывая моё лицо.

– Нет, у меня же ваш друг проверял паспорт.

Гордеев стискивает зубы.

– Чувствую себя педофилом…

То есть, он всё-таки рассматривает вариант с отработкой натурой…

– Жрать будешь? – киваю. – Тогда готовь. Продукты в холодильнике.

Логично. Никто меня обслуживать не нанимался.

– А что можно брать?

Он смотрит на меня, как на слабоумную.

– Еду. В холодильнике. Любую. Ее туда для этого и положили.

Прозвучало, как будто я из неблагополучной семьи, но я же из вежливости спросила…

Понаблюдав за тем, как я достаю продукты, Гордеев выходит из кухни, и мне становится легче дышать.

Щека продолжает ныть, и я решаю, что мне по силам будут лишь омлет и салат.

Ну и заодно решаю сразу на завтрак приготовить биточки. Раз тут мне в еде не отказывают. Утром за пятнадцать минут зажарю.

На шкворчание является Ящер. Он сверлит меня глазами, я на нервах чуть не порезалась.

– И это жарь, – он тычет пальцем в колобки, понаблюдав, как я кромсаю шампиньоны.

Покорно подчиняюсь.

– Вы будете ужинать?

– Буду, – бурчит он и устраивается на угловом диване за обеденным столом смотреть на меня и дальше.

У меня чудом все не валится из рук под его взглядом. В душе холодок от понимания, что мне надо как-то его соблазнить и уговорить помочь. Страшно, что он откажется, и страшно, что согласится. Как это будет, если он меня… со мной…

Я всё время чувствую его взгляд. Причём на груди. Видимо, он так успокаивается. Лицо у меня детское, но грудь-то нет.