Упускаю момент, когда Витя хватает его за шею и хорошенько прикладывает. Но этот хруст сломанного носа, наверное, никогда не забуду. И сухарики есть больше не смогу, слишком уж звук схожий.

Брезгливо отпрянываю от крови, брызнувшей на стол. Несколько капель даже на учебник попали.

Фу, гадость.

― Да ты покойник! ― хватаясь за переносицу, истошно орёт Лёша, насилуя барабанные перепонки.

Сквозь пальцы текут алые дорожки, сам краснее рака ― противное зрелище.

Сорокин равнодушно оборачивается ко мне.

― Салфетки есть? ― трясущими руками лезу в рюкзак, доставая пачку. Тот спокойно вытаскивает парочку бумажных платочков и протягивает изрыгающему проклятия покалеченному. ― Заткни шнобель, а то загадишь всё, ― криво усмехается он и переводит взгляд на замершую в дверном проеме Валентину Павловну. Осоловевшую и пытающуюся понять, что произошло. ― Да знаю, знаю. К директору, ― не тратя время отмахивается Витя и, минуя её, выходит без разрешения.

Немая сцена.

Все в шоке. Англичанка в шоке. Я в шоке.

Один Марков клокочет от ярости и охает, задрав голову. Только он и вырывает нас из оцепенения.

― Алексей, ну и чего ты тут прыгаешь? ― безучастно интересуется Валентина Павловна, проходя мимо со стопкой рабочих тетрадей. ― Чеши в медпункт. Алиса, а ты куда? ― тормозят меня озадаченным окриком.

― Простите, срочно надо, ― хватая свою сумку, едва закрывающуюся от закинутых туда как попало вещей, и попутно подцепив оставленную сумку Вити, вылетаю из кабинета, нагоняя его лишь на лестнице.

Вот шустрый.

― А тебе чего? ― удивлённо оборачиваются на стук каблуков.

― Ты куда?

― Сказал же вроде: к директору. Один фиг, явиться заставят, чтоб нотации читать, ― безразлично замечает тот, забирая своё. ― Так лучше сразу. Быстрее отделаюсь.

― Нотациями? Думаешь, только ими обойдётся? За неполный месяц обучения это у тебя уже какая драка? Третья, четвёртая?

― А есть разница?

― Есть. За такое вообще-то исключают.

― Да похрен.

― А на что тебе, позвольте спросить, не похрен? ― без предупреждения получаю по губам. Несильно, но обидно. ― Ай! За что?

― Леди не сквернословят.

― Да я же тебя цитирую!

― Нашла кого цитировать, ― сворачиваем за угол, минуя учебку, где на кожаных диванчиках обычно заливаются корвалолом уставшие от нас преподы, и входим в двойные стеклянные двери.

Они всегда открыты, как бы давая понять, что руководство готово выслушать и принять учеников в любое время, но на деле гостеприимством здесь не пахнет. Ведь все знают: сюда ходят не хвалебные оды школе петь, а выяснять отношения. Ученики, их родители, униженные учителя, спонсоры, налоговая.

Как результат ― за длинным столом, почему-то всегда заваленном, сидит замученная секретарша Катерина: тощая селёдка с выпирающими ключицами, которая никогда никому не рада. И себе, наверное, тоже не рада.

― Что хотели, ребята? ― ковыряясь в раздражающе пиликающем принтере, спрашивает она с нескрываемой досадой.

― Богданович на месте? ― Сорокин кивает на табличку, висящую на второй дальней двери, этой уже более приватной и закрытой ― за которой притаился личный кабинет директора.

― Он занят. И я тоже.

― Дайте сюда, ― отодвинув Катерину, Витя что-то нажал на сенсорном экране, где-то дёрнул и до хлопка закрыл крышку, заставив принтер замолчать. А следом и удовлетворённо зажужжать, включаясь в работу.

― Как ты это сделал?! ― облегчённо выдыхает секретарша.

― Перезагрузил.

― Да я раз десять его перезагружала! Стой, ты куда? Нельзя! ― облегчение сменяется возмущением, когда, стащив ещё не успевший затянуться валиком чистый лист, Сорокин бесцеремонно врывается к директору. Без стука, зато с чистосердечным: "