Не знает крестник твой одушевлённый,
Кто за него пожертвовал собой.
Свою дорогу находя по звёздам,
Вселенную теряешь ненароком,
И временами солнечного года
Считаешь ты земные времена.
Сказать «весна», когда приходит осень;
Сказать «любовь», когда кругом пустыня;
И суждено тебе сказать «Россия»,
Когда твоя Россия – не твоя.
Всё сказано, и всё тебе чужое:
Земля, деревья, небо, море, лица.
Чужим пером, чернилами чужими,
Усталый, пишешь: «Только я да Бог».
А в зеркале чужой античный профиль,
В чужом гробу твоё чужое тело,
И только тот неугасимый ландыш
За тридевять земель сказал бы:
«Свой!»
Он всё ещё глядит во мрак зеркальный.
Кто знает, где прообраз, где двойник,
Где человек, а где цветок печальный,
Которому подобен зыбкий лик?
Смолк, Эхо, твой призыв первоначальный,
И таинству был предпочтён тайник,
А вместо вас в отчаянье возник
Ваш разговор беззвучно музыкальный.
Взаимность – вот начало красоты,
Для творчества другого нет предлога;
Он, говорят, влюблён в свои черты.
Живая, ты страшилась диалога,
А между тем впервые в мире ты
Увидела, как он похож на Бога.
На северном ветру заранее опальный
Родился человек и крикнул: «Перестань!»
Убийце, но вокруг усиливалась брань,
И вырос без брони сей саженец миндальный.
Он выкорчеван был, в край выслан чужедальный
И в яму выброшен, хоть протянул им длань,
Где горстка буковок – дар, милостыня, дань
Тому, кого зовут «народ многострадальный».
Из ямы выходец, не слишком он тяжёл,
Но прочного прочней – на будущее посох,
Когда теряешься в разрозненных вопросах,
И слышится в ответ жужжанье чутких пчёл,
Которые поют, угадывая в росах
Мёд незаслуженный: а посох-то расцвёл!
Убийцею создатель Ватикана
Был, говорят, но не был или был
Воистину неугасимый пыл,
Способный жизнь вдохнуть и в истукана,
И гнёзда свить за неименьем крыл
Из мрамора для душ, пока Тоскана
Не вспыхнула от спящего вулкана,
Таящего спасительный насыл
Предвечного там, где жильё увито
Сквозь виноград побегами плюща,
Явившими в переплетенье сито
Для солнечных лучей, когда праща
Давидова грозит, но, трепеща,
Воскресло то, что якобы убито.
Мечтатели вздрогнут. Учёные скажут: ошибка.
Искусственных крыльев нельзя заменить налету.
Движение губ. Незадолго до вздоха улыбка.
Так пробовал каждый во сне целовать пустоту.
Шагнуть не решаясь, быть может, сама бы взлетела,
Однако крыло вместо крыльев – насмешка судьбы.
Отчаянный взмах неустойчиво хрупкого тела,
Предчувствие танца задолго до всякой ходьбы.
И только смертельная рана в недвижном полёте,
Когда близоруких богов оскорбляет хвала;
Живое тепло самодельной уступчивой плоти
При мысли безжалостной: Статуя лучше была.
Где киммерийские царили земледельцы,
Где солнце мешкает на рыжих склонах гор
И где прельщается развалинами взор,
Как будто древние не вымерли умельцы,
Там расселяются теперь домовладельцы,
Сдающие внаём рокочущий простор,
И резче всяких букв свидетельствует сор:
Здесь люди – не жильцы, здесь жители – пришельцы;
Над морем вкрадчивым ребристый Карадаг,
Навеки в сумерках очерчен лавой ржавой,
И в скользких трещинах опасен каждый шаг.
Крым всё ещё грозит внезапною расправой
Тому, кто привлечён твердынею лукавой
И на развалинах затеплил свой очаг.
Все лето, все лето
Горюет горлица на голубой горе,
Не зная, что где-то
Душа сочувствует неведомой сестре:
«Послушай, послушай!
Кому ты молишься, незримая, без слов,
Над морем, над сушей
Зачем разносится твой одинокий зов?
Утрата, утрата!
В безгласном камне узнаешь любимый лик
Весь век до заката
В небытие роняя выплаканный миг.