– Нет, не согласен. Тогда русские впервые получили возможность подняться на такой высокий уровень в своем интеллектуальном и духовном развитии. Впрочем, как и другие народы страны.

– Извините, Александр Александрович, но мне кажется, что во взгляде на будущее России вы не только беспросветно мрачны, но и совершенно безысходны. В ваших прогнозах звучит прямо-таки фатальная обреченность: заданный путь безальтернативен и неотвратим. Получается, единственное, что нас может спасти,– это какая-то чистая случайность. Неужели не видите других возможностей изменить к лучшему положение в нашей стране? И как понять тогда ваши заявления о священной народной войне против режима? Ведь российская власть инкриминировала вам даже призывы к такой войне, насильственному свержению существующего строя.

– Это фальсификация. Передергивание. Вытаскивают из контекста интервью то, что нужно для моей дискредитации, – и пошло. Как говорил Плеханов, дайте мне «Отче наш», и я цитатами из него докажу, что его автор был богоотступник.

Я уже объяснял, что никого и ни к чему не призываю. Я не политик, а исследователь. И как исследователь, говорю только о возможных вариантах общественного процесса.

Меня спрашивают: а что будет, если Россия окажется в состоянии войны с правящим режимом? Я отвечаю: по законам военного времени виновные в ее колоссальных потерях и трагическом положении могут быть повешены как предатели. То есть такое может произойти. Это же не значит, что я призываю вешать, Боже упаси. Но ярлык мне уже прилеплен: философ-вешатель.

Меня спрашивают далее: вот, скажем, удалось сбросить оккупационное правительство и освободить страну – а что потом? Как нам потом вести себя с Западом? Отвечаю: так вы сначала сбросьте, переверните такую махину, а уж потом – потом. Сама эта задача, можно сказать, эпохальная.

Спрашивают: а реально ли решить ее в России сегодня? Говорю: не вижу необходимых условий и соответствующих социальных сил. Так вот это опускают, и получается совсем иной смысл.

– Следовательно, нынешние условия, сложившиеся в России, не располагают к каким-либо существенным переменам?

– То состояние, в которое вступила Россия, я называю трясиной. Политическая трясина, интеллектуальная, духовная и всякая иная. Болото. А в болоте бурь не бывает.

– Но как же тогда назвать сентябрьско-октябрьские события прошлого года? Разве это не была буря?

– Нет. Это была большая провокация. Огромного исторического масштаба.

– Чтобы добить тех, кто против режима?

– Чтобы локализовать. Теперь-то всем, по-моему, абсолютно ясно, что никакой надобности в расстреле Белого дома, если иметь в виду захват его, не было. Пошли на провокацию, дабы оправдать расстрел.

– А как оцениваете сегодняшнюю российскую оппозицию? Вы ведь считаетесь одним из ее духовных лидеров.

– Вряд ли меня искренне и всерьез считают таковым. Один из ведущих русских патриотов, разоткровенничавшись, даже упомянул мое имя в списке так называемых плюралистов. Понятно, что это такое.

А насчет характеристики оппозиции… Думаю, не сделаю открытия, если скажу: однородной оппозиции нет. Есть множество всяких партий, групп, течений, слить которые в единое целое, к великому сожалению, сейчас невозможно. И лидеров по-настоящему сильных не вижу.

Появляются отдельные героические личности, которых убивают, как это было возле Белого дома, но они, увы, пока не делают погоды. Люди, способные пойти на смерть во имя высокого и святого, вызывают у меня не только сочувствие, но и горячее восхищение. Очень много думал о них там, на Западе. А сегодня опять всю ночь не спал – не мог отойти от окна этого гостиничного номера, которое, видите, выходит как раз на Белый дом. Если бы тогда я был в Москве, я пошел бы к тем, кого убивали. Чтобы и меня убили тоже. Пошел бы как русский человек, как частица моего народа. Не важно мое отношение к Хасбулатову и Руцкому. Тут мотивы неизмеримо более высокие. Это как во время Великой Отечественной – как бы я ни относился к Сталину, я защищал свою страну, свою Родину.